Генералиссимус Суворов
Шрифт:
горя.
Вскоре впрочем, началась война, вторая жизнь для воина, в волнах которой утопают все впечатления первой.
Мы знаем, что лишь тяжело раненный Николай Петрович судорожно ухватился слабеющей рукой за драгоценный для него медальон и перед его духовным взором рельефно восстало все прошлое.
Праздность во время болезни была тем тяжелей, что сопровождалась именно мукой воспоминаний и роковой неизвестностью. Оправившись, он снова отдался весь своему долгу солдата.
Александр Васильевич Суворов, утвердившись между тем со своим полком в Люблине — городке, составлявшем средоточие между Польшею и Литвою, —
Случалось, что он делал по 700 верст в семнадцать дней (более 42 верст в сутки), сражаясь ежедневно.
В одном из этих походов Суворов едва не лишился жизни. В переправе через Вислу, на самом быстром месте, он в нетерпении соскочил с берега на паром, ударился грудью и упал в воду. За ним бросился бывший невдалеке от него Лопухин и спас его.
Это еще больше сблизило начальника и подчиненного. Александр Васильевич проболел после этого три месяца, не оставляя, однако же, службы, и больной действовал с равною быстротой против неприятеля.
Одержав славные победы под Ландскроною и у Замостья, Суворов узнал, что вся Литва вспыхнула под предводительством польского гетмана Огинского.
При первой вести об этом восстании Александр Васильевич известил главнокомандующего войсками генерала Веймарна об угрожающей опасности и необходимости потушить мятеж в самом его начале.
Генерал Веймарн прислал Суворову ордер — ожидание дальнейших приказаний и не двигаться с места.
Между тем Александр Васильевич узнал, что войска Огинского ежедневно умножаются охотниками, что регулярные польские войска пристают к нему, что он уже рассеял и взял в плен несколько русских отрядов и намеревался двинуться к русской границе.
Суворов перекрестился и с 1000 человек в тот же день выступил из Люблина, сказав:
— Спасем наших, а там пусть делают со мной, что хотят! Я ответчик.
Генералу Веймарну он написал;
«Фитиль на пушке. Суворов в поле!»
На четвертые сутки Александр Васильевич уже был в Слониме, пройдя более 200 верст. Человек полтораста от усталости остались в тылу, но Суворову некогда было их дожидаться.
— Где войска Огинского? — спросил он, придя в Слоним.
— В пятидесяти верстах отсюда, в местечке Столовичах, — отвечали ему.
— Чудо-богатыри! — обратился Александр Васильевич к своим солдатам. — Даю вам два часа отдыха — и вперед, бить Огинского.
— У Огинского четыре тысячи человек войска и артиллерия, — заметил Суворову Лопухин.
— Помилуй бог! — воскликнул он. — Да ведь это только по пяти человек на одного нашего солдата, а они справлялись и с десятками.-
На другой день в десять часов вечера Суворов уже был перед Столовичами.
Ночь была темная, небо покрыто тучами. Поляки и не помышляли о неприятеле, а он уже был тут как тут. Мигом были сняты неприятельские пикеты: часовые, стоявшие при входе в местечко, переколоты.
Но один из них спасся и, выбежав на улицу, закричал:
— К ружью! Неприятель!
В эту самую минуту русские ворвались в город с примкнутыми
«Ура» раскатилось подобно грому.
Началась ужасная резня. Поляки стреляли из домов и, собравшись густыми толпами, нападали на русских. Наша пехота колола их без пощады, конница рубила и топтала лошадьми — все бежало от русских в поле, за местечко, где большая часть отряда Огинского стояла на бивуаке. Русские, взятые Огинским в плен при Речице и запертые в одном из городских домов, бросились из окон и примкнули к своим.
Триста человек отборной гетманской стражи, называвшихся «янычарами», мужественно защищались в домах. Все они были переколоты — и к утру местечко очищено от неприятеля.
Но это был не конец, а только начало геройского подвига. Завязалась новая жестокая битва. Поляки, стоявшие за городом, сами напали на русских.
— Чудо-богатыри! — сказал Суворов. — Спастись некуда, или нам лечь здесь, или им! На штыки, ура!
Поляки, особенно литовцы, сражались отчаянно в открытом поле: штык против штыка, грудь против груди. Поле сражения было покрыто трупами. Наконец поляки уступили.
Вдруг во весь опор примчались польские уланы из отряда генерала Беляка, стоявшего с двумя полками поблизости Столович. Уланы окружили слабый отряд Суворова, и битва возобновилась с прежним ожесточением. Но при всех усилиях, при отчаянной храбрости неприятеля не было возможности сломить суворовского фронта. Люди его — каменные!
Казаки после продолжительной резни, наконец, прогнали польских улан. Колонна наша бросилась бегом на неприятеля и ударила в штыки. Неприятель дрогнул и побежал. Огинский скрылся еще ночью.
Польский отряд, оставшись без вождя, рассеялся, оставив половину своих на месте сражения. Число пленных превысило число победителей.
Вся-артиллерия Огинского (12 пушек), обоз, гетманские регалии, военная казна, раненые и множество лошадей достались победителям. Суворов потерял около ста человек убитыми, но освобожденные им русские пленники поступили на их места.
Дав отдохнуть своим храбрецам один только час, Александр Васильевич возвратился в Слоним и, оставив там пленных, раненых и тяжести, под малым прикрытием пошел немедленно к Пинску, где находилось остальное войско Огинского и где было собрание его приверженцев, разогнал их, рассеял, принудил к покорности и через Брест возвратился в Люблин, успокоив Литву и лишив конфедератов последней надежды на возмущение этой провинции.
И поляки, и русские едва верили этим неслыханным подвигам! Только и разговору было, что о Суворове.
Но Александр Васильевич должен был тяжко отвечать за свою славу. Генерал Веймарн отнял у него команду и отдал его под военный суд за ослушание. Он имел на то полное право.
Суворов сказал:
— Судите, казните, а все-таки Огинского нет и Литва спокойна! Я сделал свое дело, делайте вы свое.
Императрица Екатерина велела, однако, освободить победителя от суда и ответственности и прислала ему орден святого Александра Невского [13] . Незадолго перед тем он получил орден святой Анны.
13
Булгарин Ф. В. Суворов.