Генералиссимус Суворов
Шрифт:
«Рим меня бы казнил. Военная коллегия поднесла доклад, в котором секретарь коллегии не выпустил ни одного закона на мою погибель. Но милосердие великой государыни меня спасает. Екатерина пишет: «Победителей судить не должно». Я опять в армии на служении моей спасительницы».
Румянцев скрыл досаду и поручил Суворову защиту Гирсова — крепости, оставшейся во власти русских за Дунаем.
Против турок Александр Васильевич решился вести войну иначе, чем в Польше, где он, усмиряя неприятеля, охранял его жилища. На мусульман он хотел навести такой страх, чтобы одно имя его заставляло их трепетать, в чем и успел.
Прибыв
Неприязненные отношения к Суворову со стороны фельдмаршала, несмотря на доблестные подвиги первого, между тем продолжались, и Александр Васильевич, утомившись и военными действиями, и особенно бесцельною перепиской, полною придирок со стороны начальства, отпросился в отпуск в Москву, где жил его отец, который призывал его к себе «по семейному делу».
Это было подлинное выражение письма Василия Ивановича. Александр Васильевич отчасти догадывался, что подразумевает его отец под этим «семейным делом». Он знал, что мечтою Василия Ивановича было видеть сына женатым. Из переписки его с отцом он знал также, что отец приглядывает ему невесту в Москве — этом городе невест.
Александр Васильевич не прочь был жениться, и в этом случае сыновнее повиновение, которое Суворов считал первейшею обязанностью гражданина, не расходилось с его желанием. Он взял отпуск и отправился в Белокаменную. Это было в конце 1773 года.
XVIII. Сватовство
Время — этот всеисцеляющий бальзам людского горя — сделало свое дело.
Прошло около трех лет со дня неожиданных смертей князя Владимира Яковлевича и Капочки. Они спали вечным, тихим сном на кладбище Симонова монастыря, сохранив в своих холодных могилах тайну их смерти. Они были спокойны и бесстрастны и, конечно, не в пример счастливее тех, которые еще влачили тяжелую земную юдоль.
Оставшиеся в живых не разделяли, однако, этого мнения, они хлопотали о чем-то, к чему-то стремились, на что-то надеялись, рассчитывали — словом, жили и хотели быть счастливыми, во что бы то ни стало.
Счастье, понимаемое по-своему, было целью всех. Им даже не приходило в голову, что земное счастье только кажущееся, что все их планы, расчеты, надежды только карточные домики, построенные детскими руками и рассыпающиеся от одного дуновения легкого ветерка. Это дуновение — смерть.
Люди уносят в свои могилы не только тайны своих ближних, но и свои собственные, а среди них главную тайну — тайну смерти. Если бы живые могли проникнуть в нее, насколько было бы меньше в мире зла, преступлений, коварства и лжи, а быть может, тогда не было бы и жизни. Могилы были забыты — жизнь кипела ключом, и более всего там, где на поверхности, казалось, была гладь без малейшей зыби.
Именно так было в доме генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского. Казалось, в нем ничего не изменилось. Жизнь катилась по той же колее, в какой шла до дня, в который покойный князь Баратов сделал предложение
Княжна Варвара Ивановна по-прежнему царила в доме своего отца и, казалось, даже не думала о замужестве. Только старик князь иногда при взгляде на любимую дочку затуманивался, и невеселые думы роились в его голове. Он все еще надеялся на вторую блестящую партию для своего кумира — Вари, но, увы, время шло, а партии не представлялось.
Точно тень мертвого князя Баратова стояла между ней и другими женихами. Достойных не выискалось, а если они были, то ими овладевали другие. Княжна продолжала «сидеть в девках», как выражались в то время в Москве даже в «большом свете».
Сигизмунд Нарцисович Кржижановский по-прежнему жил в доме Прозоровских и так же по-прежнему, если не больше, держал в подчинении своему авторитету старого князя.
Стоял октябрь 1773 года, был воскресный день.
Прозоровские только недели две как вернулись в Москву из деревни. Иван Андреевич в том же своем стареньком халате, в котором принимал князя Баратова, когда тот приехал делать предложение его дочери, мелкими шажками ходил по кабинету и не переставал на ходу вертеть двумя пальцами правой руки золотой перетень, надетый на указательный палец левой. Это упражнение с перстнем служило признаком необычайного волнения Ивана Андреевича.
Сигизмунд Нарцисович сидел на диване и бесстрастно наблюдал за мелькавшим перед его глазами князем.
— Ведь вы знаете старика Суворова?
— Знаю, — односложно ответил Кржижановский.
— Ну конечно знаете, у меня встречались… Мы хоть и близкие соседи, а видимся редко, он домоседом, да оно и всегда так бывает… чем ближе живешь, тем реже видишься, всякий думает: к нему успею, два шага, ан эти два шага дальше двух верст выходят.
Иван Андреевич нервно засмеялся,
Кржижановский стал внимательно к нему прислушиваться. Он хорошо изучил князя и сразу понял, что старик хочет сообщить ему что-нибудь очень важное, а теперь болтает так, что взбредет на ум, для того, чтобы в это время обдумать, как приступить к настоящему разговору.
— Так вот, изволите видеть, этот Суворов Василий Иванович — отец его мне тезкой был…
Князь опять захихикал. Сигизмунд Нарцисович молчал.
— Хороший старик, умный, обстоятельный, послужил тоже на своем веку, был членом военной коллегии, сенатором, генерал-аншеф теперь, как и я… Сама матушка-государыня, как мне доподлинно известно, хвалила его за службу, называла «честным человеком», «праведным судьей», а матушка наша даром никого не похвалила, так-то… Всего лет пять как вышел в отставку и поселился здесь поблизости, свой дом — полная чаша…
Князь остановился.
— Говорят, он очень богат… — вставил Сигизмунд Нарцисович.
— Водятся у старика деньжонки, водятся, имений несколько в разных губерниях… Дочерей обеих выдал замуж, славные девушки. Анну Васильевну за князя Горчакова, а Марью Васильевну за Олешева, по семнадцати тысяч приданого дал, и партии сделали обе хорошие… Так-то…
Князь Иван Андреевич замолчал и участил походку. Молчал и Кржижановский.
— А сынок-то его, сынок… — снова начал князь, — в генеральском чине, не нынче завтра генерал-поручик… Знаменитость, как ваших-то сорванцов он усмирил… Хе, хе, хе…