Генералиссимус. Книга 1
Шрифт:
Вечером 17 сентября в Москву была отправлена радиограмма следующего содержания: “Главком Тимошенко через заместителя начальника штаба фронта передал устное указание: основная задача — вывод армий фронта на реку Псел с разгромом подвижных групп противника в направлениях на Ромны, Лубны. Оставить минимум сил для прикрытия Днепра и Киева. Письменные директивы главкома совершенно не дают указаний об отходе на реку Псел и разрешают взять из Киевского УРа только часть сил. Налицо противоречие. Что выполнять? Считаю, что вывод войск фронта
О том, что происходило именно в этот день в Москве, рассказывал (Г. А. Куманеву) управляющий делами Совнаркома СССР Я. Е. Чадаев:
— Днем 17 сентября у Сталина состоялось заседание, в работе которого я принял участие. О событиях на фронтах докладывал маршал Б. М. Шапошников. Потом слово взял Сталин, который сказал, что нашим войскам под Киевом надо во что бы то ни стало держаться, хотя это очень трудно. А под Москвой еще труднее. Мы должны сделать все необходимое, чтобы помочь защитникам Киева. Для облегчения их положения сделано уже немало: создан новый Брянский фронт, перед которым поставлена задача разгромить войска Гудериана, не дать им возможности повернуть на юг. Активные действия воинов Брянского фронта значительно облегчают положение защитников Киева.
Обращаясь к Шапошникову, Сталин спросил:
— Быть может, надо дополнительно выделить Юго-Запад-ному фронту часть сил из резерва Ставки? Свяжитесь сейчас с Кирпоносом и узнайте обстановку на этот час.
— Слушаюсь! — произнес Шапошников и отправился в аппаратную.
Вскоре он вернулся и доложил, что враг пока не в состоянии преодолеть упорное сопротивление защитников Киева. Противник производит перегруппировку своих частей.Недобившись успеха от фронтальных атак, он начал маневрировать, искать уязвимые места в обороне советских войск.
— Значит, — сказал Сталин, — остается в силе приказ Ставки — не сдавать Киев?
— Совершенно верно, — подтвердил Шапошников. — Но все-таки Кирпонос очень опасается за левый фланг Юго-За-падного фронта — район Кременчуга, где сейчас идет ожесточенный натиск вражеских войск на наши армии. Кирпонос все же вновь высказывает просьбу отвести из-под удара наши войска.
— Как вы считаете, Борис Михайлович, надо ли пойти на это? — спросил Сталин.
— Я остаюсь при прежнем мнении: биться насмерть, но Киева не отдавать, — ответил Шапошников.
— Ну что ж, так и порешим? — снова спросил Сталин. Все молча согласились...
После 17 сентября положение войск Юго-Западного фронта стало критическим. В окружении оказались 5-я, 37-я, 26-я армии, часть сил 21-й и 38-й армий Юго-Западного фронта. Начался их неорганизованный выход из окружения, а войска 37-й армии еще продолжали сражаться за Киев.
В ночь на 18 сентября начальник Генерального штаба Красной Армии передал в столицу Украины: “Ставка разрешает оставить Киевский
Рассказывает Я. Е. Чадаев:
“— На следующий день после падения Киева я зашел к Поскребышеву и узнал, что Сталин находится вне себя от катастрофы на Юго-Западном фронте.
— Только что состоялся крупный разговор Сталина с Хрущевым, — сказал Поскребышев. — Сталин прямо заявил Хрущеву, что за безрассудные действия тот заслуживает отдачи под суд Ревтрибунала. — Но я думаю, — добавил Поскребышев, — до этого дело не дойдет.
— Значит, Сталину сейчас не до моих документов? — спросил я.
Поскребышев зашел в кабинет Верховного и, вернувшись, сказал:
— Заходи, только ненадолго.
Я вошел в кабинет и сразу же подошел к столу, над которым наклонился Сталин, рассматривая карту Юго-Западного фронта.
— Если все подготовлено правильно, давайте подпишу, — сказал Сталин, чуть взглянув на меня, и стал читать проект постановления ГКО.
В это время вошел Поскребышев и доложил, что у телефона маршал Тимошенко. Сталин поднял телефонную трубку и сразу же спросил, как идет отход войск на новые рубежи.
Я стоял очень близко по ту сторону Сталина, с которой он держал у уха трубку. Тимошенко говорил своим зычным голосом, и мне почти все было хорошо слышно.
— Нормально, — прозвучал в трубке голос маршала.
— Потери?
— Отходим с боями, а потому и потери есть.
— Бессмысленной отваги не допускайте, с вас хватит!
— Не понимаю.
— Тут и понимать нечего. У вас иногда проявляется рвение к бессмысленной отваге. Имейте в виду: отвага без головы — ничего.
— Выходит, что я, по-вашему, только на глупости способен?
— О, не перевелись, оказывается, еще рыцари! Загубленных талантов не бывает...
— Я вижу, вы недовольны мной, — слышался густой бас Тимошенко.
— А я вижу, вы слишком раздражены и теряете власть над собой.
— Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку. Сталин отвел от уха трубку и сказал:
— Этот черт орет во всю грудь, и ему в голову не приходит, что он буквально оглушил меня. Что? Отставку просите? Имейте в виду: у нас отставок не просят, а мы их сами даем...
— Если вы находите — дайте сами.
— Дадим, когда нужно, а сейчас советую не проявлять нервозности — это презренный вид малодушия.
Наступила небольшая пауза, потом послышался голос Тимошенко:
— Извините, товарищ Сталин, погорячился. Сталин понимал, что время было напряженное, нервы у товарищей часто были на пределе. Случалось, в пылу раздражения или под влиянием острой минуты тот или иной руководитель вспылит. Сталин с пониманием относился к таким “взрывам” и нередко своим спокойствием охлаждал пыл не в меру горячих сотрудников. Но, пожалуй, более часто он не только одергивал таких, лишал доверия, но и немедленно снимал с постов.