Генеральская звезда

Морган Эл

— Начинай гримироваться, Капа, пора, — заметил он.

— Что это?

— Импрегнатор обуви.

— Как, как?

— Импрегнатор, или мазь, с помощью которой можно сделать обувь водонепроницаемой.

— А пуленепроницаемым я могу стать?

— Сомневаюсь. Но вообще-то если немцы не увидят тебя, то и стрелять, естественно, не будут. Так что чем лучше мы загримируемся...

Я взял на ладонь принесенную Бронсоном гадость и принялся втирать ее в кожу от корней волос на лбу до затылка. Потом покрыл мазью руки до локтей.

— Вы забыли намазать внутри ушных раковин, — заметил

капитан.

— Внутри ушных раковин? — удивился я.

— Да, да, — подтвердил Бронсон. — Уж больно у тебя уши блестят, Капа.

Я поспешил перевести разговор на другую тему.

— Отец Бэрри, как только вернусь в Париж, куплю вашему солдату подробнейший путеводитель по достопримечательностям Франции. Пришлю его на ваше имя — вы обещаете проследить, чтобы книга дошла до него?

— Разумеется. Очень мило с вашей стороны.

— О чем это вы разговариваете? — поинтересовался Бронсон.

— О туристической экскурсии солдат по странам Европы за казенный счет, — пошутил я.

Бронсон нанес на лицо последний мазок той же пакости, которую вручил мне.

— Как мы теперь выглядим, отец Бэрри? — спросил он.

— Как два клоуна.

— Как ты относишься к тому, чтобы быстренько сгонять партию? — обратился ко мне Бронсон, доставая из кармана портативные шахматы.

— Одобряю.

— Если только не собираешься поспать.

— Нет смысла. Я просыпаюсь с большим трудом, а отправляться на этот пикничок полусонным не хотелось бы.

— Что верно, то верно. Твой ход.

Мы успели сыграть две партии, когда около укрытия появился сержант и попросил потушить свет, перед тем как он войдет.

Мы выполнили его просьбу, и сержант спрыгнул в укрытие. При свете снова зажженных ламп он тщательно осмотрел наш грим и нашел, что мы неплохо потрудились. По-моему, он даже чуточку расстроился от того, что не мог ни к чему придраться.

— Ну хорошо, — заявил он. — Пора отправляться. Ценности свои можете оставить отцу Бэрри.

Слово «ценности» он произнес с величайшим презрением. Я снял с руки часы и кольцо и отдал отцу Бэрри.

На вершине холма нас уже поджидали остальные разведчики. Мне казалось, что и себя, и других — с черными лицами, без головных уборов — я вижу в каком-то нелепом сне. От нервного напряжения у меня задергалось веко левого глаза.

— Так вот, — шепотом заговорил сержант, — повторяю еще раз. Вон там внизу тропинка, по ней мы и отправимся. Поравнявшись с деревьями, свернем направо. Группу веду я. В пути никаких разговоров, понятно? Даже шепотом. Выходим с интервалом в десять метров. После поворота соблюдайте зрительную связь с впереди идущим, но не наступайте ему на пятки. Повторяю, не упускайте из виду впереди идущего, но и не приближайтесь к нему меньше чем на десять метров. Если нас начнут обстреливать, бросайтесь на землю и не открывайте ответного огня, пока не получите моего приказа. Если со мной что-нибудь стрясется, командование переходит к Робби. Есть вопросы? Мистер Уильямс?

— У меня нет вопросов, сержант.

— Господин подполковник?

— Все ясно.

— Прекрасно. Пошли.

Несмотря на все свои страхи, я испытывал какую-то приподнятость. Честное слово, я отчаянно трусил,

но в то же время все казалось мне страшно интересным. Перед выходом из укрытия Бронсон дотронулся до моего плеча и, когда я повернулся к нему, сунул мне автоматический пистолет сорок пятого калибра.

— С рождеством Христовым! — прошептал он.

Чувствуя, как настроение у меня улучшается, я проверил, поставлен ли пистолет на предохранитель, и положил его в карман.

Сержант шел первым, я пятым, за мной шагал Бронсон, а в самом хвосте двигался Пит, которому поручили доставить информацию в штаб, если с нами что-нибудь приключится. Посты боевого охранения были заранее предупреждены о нашем выходе, и группу никто не остановил. Время от времени позади меня что-то тихо звякало — это Бронсон перекладывал с одного плеча на другое свою автоматическую винтовку. Она незаменима а разведке, хотя и тяжеловата. Я сочувствовал Бронсону и в то же время испытывал удовлетворение при мысли, что сам-то я, военный корреспондент, отправился в бой всего лишь с припрятанным в кармане пистолетом.

Двигались мы совершенно бесшумно.

Я с трудом различал впереди группы силуэт сержанта. Он уже достиг деревьев. Хотя от наших позиций нас отделяло пока не более двухсот метров, я все время ждал, что нас вот-вот обстреляют. Стало холодно, я поднял воротник куртки и пожалел, что не надел вязаный шлем. Маячившая впереди меня фигура свернула в сторону, и я сразу потерял ее из виду. Лишь минуту спустя мне удалось разглядеть солдата, пробиравшегося среди деревьев. Невольно ускорив шаг, я зацепился за корень и растянулся на земле, но тут же поднялся и пошел среди деревьев, стараясь не потерять из виду того, кто двигался впереди.

Метров через двести лес поредел, и я оказался перед ручьем метров трех шириной. Я не знал его глубины, но подумал, что шедший впереди солдат, очевидно, все же перешел его, и тоже побрел через воду — она оказалась очень холодной и доходила мне до колен. Через ручей я перебрался благополучно, однако мой солдат снова исчез.

Я понял, что просто не знаю, куда идти дальше. К счастью, мне припомнилось, что в тот момент, когда я последний раз видел идущего впереди солдата, луна над верхушками деревьев светила мне прямо в лицо. В этом направлении я и решил идти. Забыв о необходимости соблюдать осторожность, я шел все быстрее и быстрее, охваченный единственным желанием: увидеть кого-нибудь из наших.

Скоро лес кончился, и передо мной открылось ровное, лишенное каких-либо укрытий пространство. Я уселся прямо на землю, и тут чья-то рука схватила меня за ногу, а другая зажала рот. Ожидая каждую секунду прикосновения ножа к горлу, я до боли скосил глаза и заметил белые зубы сержанта, блеснувшие на его покрытом черной краской лице. Позади сержанта виднелись фигуры трех солдат. Видимо, мы достигли места, откуда предстояло начать индивидуальные перебежки. Я замотал головой, и сержант убрал руку с моего лица. Повинуясь его жесту, я растянулся за кустом, пытаясь отдышаться и успокоиться. Не помню, доводилось ли мне когда-нибудь испытывать такой страх. Сердце колотилось так громко и сильно, что я боялся, как бы фрицы не услышали и не открыли огонь.