Генеральская звезда
Шрифт:
— Ну что вы, полковник...
— Вы спрашивали мое мнение. Чарли Бронсон — это человек, который уже давно живет мыслью о смерти. Но по каким бы то ни было причинам — из-за чувства ответственности, моральных сомнений, опасения, что его сочтут трусом, — неважно почему, он не мог нажать спусковой крючок. И с тех пор как было принято решение умереть, он прожил добрую часть жизни, пытаясь найти кого-нибудь, кто за него нажал бы на спуск. В данном случае он пытался использовать для этого немецкую армию. Вполне могу себе представить, что он водит машину на бешеной скорости, ныряет с самой высокой вышки, спускается на лыжах с самых головокружительных склонов. Чарли Бронсон — это человек, пытающийся найти кого-то, кто скрепил бы своей подписью его смертный приговор. Вот почему доктор Уотсон считает его опасным человеком. Он действительно опасен.
— Ну что ж, если так, полковник, то вы вырвали у него клыки — вы и ваша комиссия.
— Разве? Все, что мы сделали, это поставили его на такое место, где ему будет немного труднее
— Что-то мне не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь ходил в тыл противника в пятидесяти километрах от Парижа, чтобы восьмидесятивосьмимиллиметровки вели огонь по пересыльным пунктам или чтобы снайперы стреляли по высокому начальству.
— Вы хотели его навестить. Отлично. Советую вам от всей души, мистер Уильямс.
— Вы говорите так, словно это поможет вам доказать какое-то положение.
— Возможно, и поможет. Во всяком случае, приготовьтесь встретить не совсем того Чарли Бронсона, какого вы знали. Забавно! У нас побывало множество корреспондентов и почти все берут под свое покровительство какого-нибудь солдата. Они посещают его, носят книги, тайком доставляют выпивку и всячески развлекают, когда он по увольнительной приезжает в Париж. Это довольно обычное явление. Но вы, мистер Уильямс, первый корреспондент, который взял под свое покровительство полковника.
— Я не брал его под покровительство.
— Пожалуй, и не захотите, когда насмотритесь на него в этот раз.
— Спасибо за предупреждение.
Меня раздражали манеры и взгляды полковника Армстронга, но все же я ушел с чувством легкой тревоги по поводу предстоящей поездки в пересыльный пункт. Я задумался о своей привязанности к Чарли Бронсону. Зачем я взял его под покровительство? Да черт с ним! Не все ли мне равно, что будет с каким-то одним офицером? Если мы играли в шахматы и вместе ходили в тыл противника, это еще не значит, что мы сразу стали закадычными друзьями или родственниками. Я уже решил было не ездить, снова включился в парижский ритм жизни и, подобно другим корреспондентам, начал списывать свои очерки с бюллетеня в «Скрибе». Ночи напролет играл в покер с корреспондентами радио, которые были лучше расквартированы и получали больше денег, чем остальные журналисты. Стал часто встречаться с танцовщицей одного из сумасбродных ночных клубов, расположенного у самой городской черты, где попугай пел «Милую Аделину» в унисон с обнаженной девицей. Я намеревался переждать здесь остаток войны, не лезть под пули, не голодать и не болеть «окопной стопой». Я совсем было выбросил из головы Чарли Бронсона, но как-то вечером, после обеда, оказался около Гранд-опера и вспомнил про парад проституток, о котором рассказывал полковник Армстронг. Усевшись за столик в открытом кафе на улице Влондель, я заказал коньяк и стал наблюдать шествующих мимо девиц. Все было так, как он описывал, вплоть до разбавленного водой коньяка. В кафе кроме меня были одни солдаты, но моя оливково-серая корреспондентская форма служила своего рода защитной окраской. Она выглядела точно, как парадно-выходное обмундирование, с той разницей, что на левом плече красовалась нашивка с надписью «Официальный военный корреспондент США». Зрелище действительно немного напоминало невольничий рынок, и было забавно наблюдать, как два солдата за соседним столиком рассматривали выставленный на продажу товар. Я даже затеял мысленную игру с самим собой. Я наметил по крайней мере трех девиц, с которыми с удовольствием провел бы ночь, и следил, что с ними будет. Вдруг, пробегая глазами по тротуару, я заметил девушку, о которой рассказывал полковник Армстронг. Это, без сомнения, была она. Ее действительно можно было принять за настоящую американскую студентку. Даже здесь, на парижском бульваре, она выглядела так, будто собралась с компанией друзей-студентов на футбольный матч, чтобы там, на стадионе, шумно, с бумажной хлопушкой в руке болеть за свою команду. На ней была белая блузка, незастегнутая темно-синяя шерстяная кофточка, темная юбка, белые носки и грязные белые туфли с цветными союзками. Она привлекла внимание моих соседей — солдат, и они поманили ее к себе. Я бесстыдно подслушивал, как она жаловалась на трудности жизни во Франции и в то же время признавалась, что никогда не жила так хорошо, и выражала свой восторг американскими жаргонными словечками. Она явно очаровала младшего из двух солдат, и через пятнадцать минут они вместе вышли из кафе. Второй солдат стал уже не таким разборчивым, подобрал чуть ли не первую попавшуюся девицу и двинулся по улице вслед за своим дружком и Элен. Я расплатился за коньяк и направился в бар, где в ту зиму собирались корреспонденты — в обираловку на улице Линкольн. Случай в кафе, разумеется, вновь натолкнул меня на мысль о Бронсоне. Проходя на следующий день мимо антикварной лавки на улице Ваграм, я заметил в витрине интересную вещицу. Это были шахматы, но таких необычных я еще не видел. Основания фигур были сделаны из отполированных латунных гильз, а верхние части изображали резные головы американских генералов, фигуру короля венчала голова Рузвельта. Пешки представляли собой миниатюрные винтовки Гаранда, установленные на латунном основании. Снизу фигуры были подбиты чем-то вроде фетра, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не фетр, а солдатское одеяло, выкрашенное в зеленый цвет. На нескольких фигурах можно было ясно различить
Я зашел в лавку и приценился к шахматам. Хозяин хотел за них сто пятьдесят долларов и пустился в длинные рассуждения о том, как тщательно выполнена резьба и какой это великолепный военный сувенир. Я пообещал написать что-нибудь о его лавке в «Старз энд страйпс», и он сбавил цену до ста десяти долларов. Окончательно мы сошлись на ста пяти долларах и сорока пачках сигарет «Честерфилд».
Да, это была вещь! Слоны очень напоминали Марка Кларка, кони изображали генерала Паттона, ладьи — Омара Брэдли. Королева выглядела, как помесь Элеоноры Рузвельт и Мэй Уэст, — очевидно, двух самых типичных американских женщин в представлении резчика. Я был просто очарован и на следующее утро забежал в лавку и заказал хозяину еще один комплект для себя.
Упаковав солдатскую сумку, я сел в поезд, идущий к югу. Я чувствовал себя, как поклонник, везущий любимой девушке шикарный рождественский подарок, и то и дело ощупывал сумку, проверяя, целы ли шахматы.
Не знаю, представляете ли вы, что такое пересыльный пункт? На армейском жаргоне его называют «пересылка», и, пожалуй, лучше всего его можно охарактеризовать, как своего рода пункт сбора аварийных машин. Только вместо автомобилей здесь выпускают из ремонта людей. Большая часть его личного состава состоит из пополнения, только что прибывшего из Штатов и ожидающего отправки в боевые дивизии. Солдат сортируют по родам войск, номерам военно-учетных специальностей и особым профессиональным навыкам. Дивизии запрашивают пополнение для возмещения потерь, и здесь формируют команды, которые отправляют в войска в «телячьих» вагонах. В пересылку направляют и солдат, возвращающихся из госпиталей на фронт в свои части. Здесь их держат до отправки пополнения в соответствующий район. Как правило, солдаты задерживаются здесь не больше четырех-пяти дней.
В пересыльном пункте нет твердого порядка и дисциплины. Мне пришлось побывать в одном из таких лагерей в Италии, расположенном на склоне горы, покрытом двухметровым слоем вулканической пыли. Убывавшим оттуда пополнениям, должно быть, приходилось затрачивать на фронте немало времени, чтобы соскрести с себя впившуюся в тело пыль и грязь. Размещаются солдаты в примитивных, временных сооружениях, спят в «собачьих конурах» — палатках на два человека и большую часть времени бесцельно слоняются по лагерю, читают комиксы, пишут письма домой и с нетерпением ждут отправки в части, чтобы избавиться от неорганизованности и скуки. Увольнение из части не разрешается, но большинство бывалых фронтовиков по вечерам незаметно ускользает и напивается — при этом в ход идет все, что в тех местах может сойти за спиртное. Раз в день производится перекличка, и раз в день зачитывают приказы об отправке. Те, чьи имена оказались в списках, собирают свои пожитки и снова отправляются в пекло войны. Офицеры и постоянный состав пункта по большей части набираются из отходов армии. Это неужившиеся в части, отчисленные по несоответствию должности и ограниченно годные к службе. Я никак не мог представить себе Чарли Бронсона в подобном месте. Пройдя вдоль состава, я вошел в вагон, заполненный солдатами. Их имущество было разбросано по полу, по кругу шла бутылка виски. Капитан, который, очевидно, возглавлял команду, сидел, положив ноги на скамью напротив.
— Хочешь сесть? — спросил он.
— Можно?
— Конечно.
Он снял ноги со скамьи, и я уселся против него.
Я кивнул в сторону солдат:
— Разгулялись ребята.
— Черт с ними. Пусть побалуются. Слава богу, мое дело только пригнать их на место.
— Куда?
— В пересылку. Они только что из госпиталя, направляются в свои части... через эту треклятую пересылку.
— Бросьте, — сказал я. — Пересылки — хорошее дело. Своего рода мостик между госпиталем и фронтом, где можно передохнуть.
— Да? А ты был когда-нибудь в этой пересылке, Мак [13] ?
— Нет.
— Ты никогда не слышал о бастилии Бронсона?
— Бастилия Бронсона?
— Так ее называют. Я бываю там два раза в неделю — пригоняю эту братию. И каждый раз меня мороз по коже подирает, хотя я только сдаю людей и сматываюсь обратно. Тебе, наверно, кажется странным, что я позволяю им пить. Им это нужно, черт побери.
— Почему пересылку называют бастилией Бронсона?
— А ты куда едешь, Мак?
13
Фамильярное обращение к солдату. — Прим. ред.
— В пересылку.
— Я так и думал. Тогда не буду портить тебе впечатление.
— Если там такие строгости, то не оказываешь ли ты этим ребятам плохую услугу, позволяя им являться в полупьяном виде?
— Их тридцать человек, Мак. Перед отправкой из госпиталя я устроил им обыск и разрешил взять с собой только бутылку виски на всех. Можно ли напоить тридцать парней одной бутылкой? Они будут не пьяные, но и не совсем трезвые, когда попадут в это заведение...
Когда поезд прибыл на станцию, я постарался не отрываться от капитана и его солдат в расчете, что им подадут какой-нибудь транспорт, а заодно подбросят и меня. Но капитан рассеял эту иллюзию.