Генеральская звезда
Шрифт:
— Знаешь, как называют меня офицеры здесь?
— Добрый старый Чарли?
— Зверюга Бронсон. Я заслужил такую кличку.
— Какого черта тебе надо, Чарли? Что ты хочешь доказать?
— Мне ничего не надо, Капа. Я делаю свое дело. Меня назначили сюда командовать, я и командую. Наверно, Уотсон говорил тебе, что я сумасшедший. Он сделал все, что мог, чтобы выставить меня из Европы, а может быть, и из армии. Ты, вероятно, слышал подробности о засаде, в которую я попал?
— Да.
— Уотсон считает, что я опасный человек и что обезвредить меня можно, только уволив со службы. Армстронг, напротив, насколько
— Не имею особого желания. Да! Я видел твою девушку в Париже.
— Мою девушку?
— Элен.
— Где? Где ты ее видел?
— Там же, где и ты. Армстронг рассказал мне о вашем несколько необычном турне по Парижу. Меня это заинтересовало, и вот я уселся в кафе на тротуаре и увидел эту твою девушку. Не заметить ее было невозможно.
— Неужели она опять?..
— Вышла на панель? Да.
— Скверно.
— А что ей, по-твоему, было делать, Чарли? Преподавать в воскресной школе? Проводить экскурсии по Парижу для американских солдат?
— Значит, ты видел ее. Ты с ней говорил?
— Нет, Чарли. Я видел ее, но не говорил с ней. И не спал с ней, если это тебя интересует. И вообще это не мое дело.
— Что не твое дело?
— Почему ты не стал с ней спать.
— Я женат, Капа.
— Как и каждый третий американский военнослужащий в Европе. Разве это обеспечивает иммунитет?
— Я не мог. Сначала я думал, что смогу. Ты видел, как она выглядит. К тому же то, что ее звали Элен, было почти как знамение. Но я не смог, Капа. Все это слишком сложно и трудно объяснить. Поверь мне на слово, я не мог.
— Ты хочешь сказать, что не имел женщин с тех пор, как попал сюда? Нескромно с моей стороны тебя расспрашивать, правда? Это не мое дело, и вообще плевать мне на твою половую жизнь.
— Я не имел никаких связей, Капа. В этом нет ничего странного. Просто у меня не очень развито половое влечение.
— А у меня для тебя есть подарок.
Я достал шахматы и расставил фигуры на столе. Он был восхищен. Одну за другой он брал их в руки и разглядывал.
— Черт возьми! Вот это вещь! — воскликнул он.
— Я так и думал, что тебе понравится.
— Понравится! Я никогда не видел ничего подобного. Большое спасибо, Капа.
— Не стоит.
— Ты можешь остаться здесь на некоторое время? Так хочется с кем-нибудь поговорить. Я уже несколько недель не играл в шахматы. Оставайся, Капа.
— Ненадолго. Я беспокоился о тебе, Чарли.
— Чего обо мне беспокоиться? Я уже вышел из детского возраста.
— Я слышал о тебе столько странного. Смешно, но я очень волновался, входя сейчас в твой кабинет.
— Почти все волнуются. Приготовься, Капа. В стенах этого заведения я мог бы дать сто очков вперед Гитлеру, Герингу, Муссолини и Тодзио и все же выйти победителем с репутацией самого ненавистного человека в мире.
— Ты как будто этим гордишься?
— Да, горжусь. Наверно, тебе приходилось раньше бывать в пересылках?
— Был раза два.
— Тогда ты знаешь, что это такое. Моя пересылка совсем другая.
— Я уже заметил.
— Мне не разрешают заниматься делом, которому меня учили. Меня отстранили
— Почему, Чарли?
— Такова моя работа. Из меня сделали администратора. Отлично. Я намерен стать самым лучшим администратором, таким, какого еще свет не видел. Я реорганизовал это заведение и поставил его на деловую ногу. У меня никто не ходит в самоволку. Никто не уходит отсюда, растеряв половину снаряжения. Никто не валяет дурака. Если при этом все ненавидят мою твердость — очень жаль. Пусть меня ненавидят. Я выполняю свою трудную работу чертовски хорошо, и, когда приедут меня проверять для определения годности к службе, я, возможно, не выдержу испытания по популярности среди подчиненных, но получу самую высокую оценку по работе. Пусть фронтовики гребут деньги и ордена — когда кончится война, понадобятся администраторы.
— Значит, в конечном счете все дело в честолюбии?
— Ничего подобного. Ни в коем случае. Пойдем, я покажу тебе лагерь.
— Чарли, — сказал я, — мне кажется, для партнера в шахматы я уже слишком глубоко засунул нос в твои дела. Так позволь мне засунуть его еще немного глубже?
— Валяй.
— Кто такая Элен?
Он замер как вкопанный, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, и казалось, в это мгновение вся кровь отхлынула с его лица. Когда он заговорил, его голос звучал совсем по-другому. Мне вспомнилось, что вот таким голосом я разговаривал после того, как, бывало, в детстве совершал какой-нибудь проступок.
— Где ты слышал это имя?
— Уотсон говорил, что ты все время повторял его, находясь в беспамятстве после той неудачной операции.
— Мне он этого никогда не говорил. Какое он имел право рассказывать тебе, ничего не сказав мне?
— Никакого, если не считать, что он принял меня за твоего близкого друга и думал, что мне это имя должно быть известно. Должно ли, Чарли?
Он зажег сигарету.
— Не знаю, почему я называл это имя, Капа. Элен — это женщина, которую я знал очень давно. Она умерла, Вот и все.
— Кто она тебе была?
— Хватит об этом!
В его голосе прозвучала нотка приказа.
— Прошу прощения, Чарли. Я знаю, что это не мое дело.
— Пошли. Я покажу тебе лагерь.
Мы вышли из штаба и сели в командирский автомобиль. Часовые взяли на караул. Шофер отдал честь. Мы проехали по всему лагерю. Солдаты спали в тех же «собачьих конурах». По крайней мере в этом отношении здесь было так же, как в прочих пересылках. Но палатки были установлены ровными рядами. Окружающая территория была безупречно чиста. Мы выехали за ворота лагеря и направились к роще. По пути нам встретилась группа солдат, занимавшихся отработкой приемов штыкового боя. Другая группа занималась физической подготовкой. Еще одна группа солдат, сидя на поставленных рядами скамейках, слушала лекцию о воинском этикете. Неподалеку шли занятия по сборке винтовки. Чарли показал мне занятия по преодолению штурмовой полосы: рота солдат переползала на брюхе под колючей проволокой, в то время как два пулемета вели огонь над их головами. Да, вот это была экскурсия! Когда мы вернулись в штаб, Бронсон открыл бутылку шотландского виски и наполнил рюмки.