Генератор Кошмаров
Шрифт:
Полгода назад Шейла поспорила с Моникой на желание, что сделает себе татуировку на интимном месте. Она как сейчас помнила тот день. У них с подружкой было превосходное настроение. Они лежали на огромной кровати в комнате Шейлы, смеясь и дурачась. Подкалывали друг дружку, обсуждали мальчиков, моду, перемывали косточки некоторым девчонкам (фу-у-у, они такие беспонтовые неряхи!) и как-то само собой получилось, что разговор пошёл о татуировках. Моника призналась, что давно мечтает сделать тату бабочки на попе, но жутко боится, что об этом узнают родители. А Шейла, беспечно фыркнув, возьми и брякни, что она НИЧЕГО не боится и НИКОГО. И готова хоть завтра пойти в салон и набить себе тату. Что там на ягодице! Она запросто сделает татуировку на более интимном месте – на лобке. Слово за слово и они поспорили. На желание.
Моника
Что ж, Моника пролетела по всем статьям. Шелли и не думала просить разрешения мамы с папой, а уж тем более заикаться об этом Алану. Разрешение ей не требовалось. У Шейлы был один хороший друг, с которым она всегда поддерживала тёплые отношения – Пит Эддингс. Лишним будет добавлять, что он работал мастером в одном из бесчисленных, разбросанных по всему Детройту, тату-салонах. Пит был серьёзным специалистом в области татуировок и талантливым художником. Шейла познакомилась с ним на одном из мастер-классов, проводимых Самим Великим и Ужасным Джеральдом Бромом. Одно время девочка сильно увлекалась рисованием. Спустя какое-то время тяга к искусству бесследно испарилась, а дружеские отношения с Питом остались.
И помимо того Шейла немного схитрила. Заключая пари, они не оговаривали размер татуировки и что конкретно будет изображено на теле девушки. Пит долго смеялся и шутил по этому поводу, точнее ржал, как сивый мерин, но помочь Шелли в её проблеме согласился безоговорочно и безвозмездно. С четырнадцати лет Шейла начисто выбривала лобок. Делала она это специально. Из-за родинки. Симпатичной такой, коричневой родинки. Она был ТАМ, в самом низу лобка, у самого сокровенного, что может быть у невинной девочки. И, отчаянно краснея и нервно заламывая пальцы, Шелли попросила, чтобы Пит сделал ей татуировку ещё одной родинки, аккурат напротив той, что дарована ей природой.
Пит и бровью не повёл. Он был профессионалом. И за три года работы в салоне наслушался всяческих пожеланий и выполнял ещё и не такие заказы. Он пообещал, что управится быстро и чётко. Шелли не успеет ничего толком почувствовать. И, что самое главное, ей даже не придётся снимать трусики! Достаточно надеть самые миниатюрные стринги.
Короче, на следующий день Шейла хвасталась лучшей подруге новой «родинкой», а подавленной Монике пришлось в школе на классной доске написать, что она – Моника - влюблена в Джеймса Шелдона, самого невзрачного и некрасивого мальчика в их классе, тихоню и заправского ботаника. Больше всех этому неожиданному признанию поразился, как показалось Шейле, сам Джеймс. Он потом ещё долго волочился за вконец отчаявшейся объяснять, что это была всего лишь шутка, Моникой.
И вот теперь Алан увидел её «родинку». Что он подумает по этому поводу, Шелли представить не могла. Вот же чёрт! Только бы никому не рассказал, взмолилась девочка. А ну как начнёт ещё её шантажировать? Да ладно тебе, тут же оборвала она себя, что за бред ты городишь? Это же не кто-нибудь посторонний с улицы, а твой любимый и любящий брат. Это Алан, который за тебя и в огонь, и в воду. Который готов умереть за тебя.
Скинув ночную рубашку (о, а вот и мои чулки с туфлями!), Шейла вошла в душевую кабинку и повернула краны. На неё хлынули десятки освежающих и омывающих помутнённое сознание струек тёплой воды. Да Алан ей и слова не скажет, пока она сама не решится завести разговор на эту скользкую тему. Шелли откинула намокшие волосы за спину, подставляя лицо под напор искусственного дождя. Хорошо, что я не вижу своих глаз, подумала девочка. Ей стало стыдно за собственные мысли.
Глава 12
Директор цирка-шапито «Невозможное-возможно» скрупулёзно и внимательно изучил решительно опустившийся на его письменный стол лист бумаги – ордер на обыск. Рудольф Старжински, неслышно шевеля губами, вчитывался в каждую строчку и очень долго рассматривал закорючку подписи
Бледные пальцы с идеально подстриженными длинными ногтями как бы в задумчивости поскребли по документу. Бесцветные, льдисто-холодные глаза, не мигая, уставились на Тёрнера. Энди показалось, что Старжински видит его насквозь, причём в самом прямом смысле этого слова. Но шерифа было тяжело напугать или смутить игрой в гляделки. Энди наклонился вперёд и, опираясь сжатыми кулаками о столешницу, спокойно и размеренно сказал:
– Я так полагаю, что вы вполне удовлетворенны предоставленными вам бумагами. Уверен, что подлинность ордера не вызывает у вас не малейшего сомнения, мистер Старжински. Так не будите ли вы столь любезны побыстрее закончить со всеми формальностями?
– Э-э-э… Да, безусловно, шериф, у меня и в мыслях не было выказывать вам недоверия. Простите, если показался несколько э-э-э… грубым и бестактным. Но и случай, согласитесь, беспрецедентный!
Энди выпрямился и сложил руки на груди. Теперь он буравил рассевшегося за столом директора цирка тяжёлым подозрительным взглядом. Кларк стоял в двух шагах позади начальника, демонстративно засунув большие пальцы рук за портупею с расстёгнутой кобурой табельного револьвера. Краем глаза заметив выглядывающую из кобуры деревянную рукоять револьвера, Энди непроизвольно дёрнул уголком губ – говорил же ему, что б без излишнего позёрства!
– Ни разу, за всю долгую и славную историю нашего предприятия, не происходило ничего подобного. Никогда наш цирк не становился объектом повышенного интереса правоохранительных органов. Особенно в связи со столь щекотливым делом!
Паскудно ухмыльнувшись (по крайней мере, Энди надеялся, что так оно и выглядело со стороны) Тёрнер сказал:
– Знаете, сэр, мы оказались в несколько одинаковой ситуации. У нас тоже, хотите верьте, хотите нет, ещё НИКОГДА не пропадали дети. И вот ещё что… Я, находясь сейчас в вашем кабинете, элементарно теряю время, которое мог бы направить в более подходящее русло. Вместо того чтобы заниматься своими непосредственными обязанностями, я вынужден отчитываться перед вами и просить извинений, что мы вторглись с обыском на вашу территорию. Причём, замечу, вторглись вполне законно. И по большому счёту все мои реверансы пустое сотрясение воздуха. Понимаете, Старжински? Я ещё полчаса назад мог, просто напросто швырнув вам эту бумажку под нос и ничего не объясняя, поставить ваш балаган с ног на голову!
Дуглас одобрительно заворчал. Энди, чувствуя спиной негласную поддержку здоровяка, незаметно перевёл дух. Пожалуй, стоит сказать, что за всю свою карьеру полицейского Энди ещё никогда не приходилось вести себя подобным образом. Он всегда старался решать любые проблемы в спокойном и миролюбивом ключе. Но, чёрт возьми, не будет же он расшаркиваться перед Старжински и виновато мямлить, что, мол, простите нас, мы сами не хотим, но… Хрена лысого. Он – шериф. Со всеми вытекающими из этого последствиями. И в его городе либо произошло, либо готовится произойти преступление. В центре которого оказались замешаны дети. А дети – самое дорогое, что может быть у человека, у матери, у отца. И он, Энди Тёрнер, стоит на страже этих таких простых, но незыблемых ценностей.
Тёрнер понимал, что этими словами, за версту отдающими пафосом и напускной бравадой, он пытается поддержать себя, не дать расклеиться, заставить себя мыслить и действовать адекватно ситуации. Смелее, парень, смелее, твердил он себе. Вот оно, испытание. Не надо ничего никому доказывать. Просто делай свою работу. Ты давно взрослый мальчик, вот и покажи, что с тобой стоит считаться.
– Хорошо, хорошо, шериф, не горячитесь. Я всё прекрасно понимаю. Дети – это святое, - Старжински поджал губы. – Я не смею более чинить препятствий правосудию… Хотя и не вполне понимаю, почему мы оказались в списке подозреваемых на первом месте! У нас, знаете ли, не цыганский табор и не дешёвая труппа бродячих паяцев. «Невозможное-возможно» - цирк с неподмоченной уважительной репутацией и громким именем. Престиж – вот что является краеугольным камнем любого мало-мальски серьёзного аттракциона. И наш цирк не исключение! Сами посудите, зачем нам неприятности с законом?