Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля

Павловский Глеб Олегович

Гигантский порок понятия — в том, что, сказав: «суверенная демократия — это…», можно говорить что угодно, и почти все будет отчасти верно. Но такими теории не бывают. И надежности такие теории не обещают.

Суверенная демократия молчит на вопрос о норме. В чем норма суверенной демократии? Ряд неформальных скороговорок, складывающихся в явственную неполноту прав — увертка системы, отступающей перед долгом договориться с гражданами о законной норме.

Сетования Медведева — тема недающейся правовой нормы, с вытекающей из этого небезопасностьювласти

для России и для себя самой. Российская демократия не справилась с задачей суверенизации. Государственность есть, а нормального порядка — нет. Суверенитет есть, но гражданин — не его носитель. Добившись лояльности, власть от него отворачивается, и он ей не партнер — она недоговороспособна.

Система не желает ничего гарантировать в отношении своих же точно сформулированных обязательств. Объявив обязательства, власть не гарантирует своего дальнейшего отношения к ним.

В этом смысле мы не суверенны, и наш суверенитет — всего лишь наш деловой дресс-код.

Фронт

Медведев монархически верит: когда система отдана одному, вдруг меняется все. Таково его восприятие президентства. Его «бог» — система долженствования, освобождающая от взятия власти. Человек, получивший место, это человек посвященный; он стал сакральным лидером. В статье «Россия, вперед!» он диктует нам список конфликтов, но сам на конфликт не идет. Воевать с Грузией Медведев решился и выиграл; но политически конфликтовать не смеет.

Статья Медведева показалась отчаянным вызовом, вроде мюнхенской речи Путина, только обращенной внутрь. Модернизация — имя конфликта с неизвестным противодействием. Но, объявив конфликт, Медведев никого не призвал в нем участвовать и остался один — странный неуживчивый со страной президент. Группы поддержки не были названы, и он к ним прямо не обратился. Сохраняя язык «всенародности» путинского большинства, Медведев не предложил взятия власти. Группы поддержки не подтянулись. Конфликт оказался недостаточно емким для политики.

Анекдотично, но в конце концов Медведев обратился к недавним сторонникам. Предлагая им «брать власть» после того, как сам только что от нее отказался, сознавал президент, что, закрыв сцену политики, он открывает сцену для провокаций?

И эта сцена недолго будет пустой.

Три года Медведев мечтал о кодификации власти, не ведая, в чем власть. Главная его мысль была о законе. Но это закон войны. Наша идеология нулевых — дух войны за Россию. С основаниями столь бесспорными, что нечего обосновывать — сам должен понимать! Идеологию не формулировали, а проводили линию фронта, отделяющего «нас» — от «них». Пафос фронта, за линией которого враги и предатели. Но реальным субъектом раскола были не враги по ту сторону фронта (их там просто не было), а функционеры порядка — по эту… Следовало не спорить с «антипутинцами», а точно определить список вычеркиваемых.

Ландшафт путинского большинства играл роль свода законов. Законы (о чиновниках, о милиции, о других видах службы) стали описями положенного

и не положенного каждой из социальных групп большинства. К ним добавлялись новые — «умиротворенный Кавказ», «матери двух детей», «сколковская профессура»…

Вне ландшафта консенсуса лежала зона прифронтового права.

Известен слоган Франсиско Франко: «своим все, врагам — по закону»! «С этим тезисом полностью согласен. Многие знают, чтояпытаюсь реализовать егона практике».

Те, кого вывели за невидимую черту, считались добычей закона. Закон на них либо не распространялся, либо, наоборот, набрасывался особо хищно или сочинялся целевым образом. Так 282-я «антиэкстремистская» статьяУК писалась поначалу эксклюзивно для нескольких лиц, удаляемых из политики, — Лимонова, русских националистов, скинхедов. 282-я — кучка намеренно неясных формул для расширительных толкований. Этот закон любит экспертократия — они, во-первых, его считают «антифашистским», во-вторых, под него легко подвести недруга; и в-третьих — закон породил рынок экспертиз на наличие экстремизма, хорошо оплачиваемых профессуре.

В системе Путина стороны конфликта, чтоб не подпасть под фронтовое «право», держатся в тени консенсуса. Провозгласив открытость политики, то есть разрешив конфликт, Медведев столкнулся с космосом, где конфликты сочинены (это наш креатив), а реальные преследуются ©.

При Путине власть требовала только лояльности. А для Медведева сертификатом лояльности стала «законность». В мир модернизации ринулись кадры, обученные болевым приемам использования закона. В борьбе за право Медведев ускорил репатриацию антисистемных кадров в политику.

Нарратив закона по-старому верен войне. Если нет фронта, мы не умеем ничего назвать. На языке столпились враги, предатели и угрозы — весь путинский бестиарий. Эта ядовитая речь никого в действительности не различает и, думаю, весьма удивится, повстречав реальных врагов.

Путин подавил гражданскую войну 1990-х, переведя ее в суету прифронтовых распродаж и потешных драк «несогласных» с «лояльными». Еще один парадокс: в лояльной Путину России не найти было явных путинистов! Нелояльных еще завелось чуть-чуть, зато лоялистов нам пришлось искусственно обучать и выращивать.

Тем важней для них теперь фронтовая школа.

Демобилизация по-медведевски зовет бойца внутрь системы. Реальны не изобретенные нами монстры, а эти «фронтовики Государственности» — платные защитники от привидений. Ветеранам, возвращающимся с фронтов оранжевой, антиолигархической и иных войн на дурака, язык боли — директива для внутреннего применения. Так ОМОН возвращался из Чечни, обогащенный мастерством блокпоста, пытки и стрельбы по прохожим. Осваивая поле политики, они его травмируют. Описание своих как врагов тонизирует зато всю привластную нежить и нечисть. Калечение журналиста Олега Кашина — симптом процесса: кто приказал, неважно; он мог быть просто уведомлен. Важно, что лояльного Кашина описать иначе как врага нельзя — таков наш фронтовой язык, иного у власти нет.