Гений из гусляра
Шрифт:
— Как же это произошло? — спросил Минц.
— В этом нет секрета, — сказал Илья Самуилович. — Площадь Землепроходцев, дом два.
— И что там?
— В случае если вы сами не поймете, — ответил сантехник, — я буду рад вам все объяснить, но только в нерабочее время. Поймите, меня ждут страдающие люди! И многие из них проклинают сантехников в целом, потому что в нашей среде еще немало таких типов, как некий Кеша.
— О, Кеша! — воскликнул Минц со злодейским английским придыханием. Иначе произнести это
Быстро и качественно завершив свой труд, зубной врач покинул Минца, решительно отказавшись взять чаевые. Причем Минц и не настаивал, потому что его не оставляло ощущение какого-то розыгрыша. Будто зубной врач ему почудился. Хотя краны работали нормально, не пропуская ни капли воды, а лужу на полу Илья Самуилович сам вытер перед уходом.
Когда дверь за сантехником закрылась, профессор Минц уселся в продавленное кресло и принялся размышлять. Как настоящий мыслитель он не выносил сомнительных ситуаций. Всему должно быть объяснение. Это и есть принцип гностицизма, который исповедовал Лев Христофорович. А если объяснения нет, значит, либо мы его плохо искали, либо оно недоступно на современном примитивном уровне развития нашей науки.
Имеем удачливого, умелого, уверенного в себе зубного врача. Имеем подчеркивающего свое счастье сантехника. Один и тот же человек. А тайна хранится на площади Землепроходцев.
Профессор Минц натянул пиджак и вышел на улицу. Время было полуденное, теплое, августовское, птицы уже отпели свое и учили птенцов летать.
Послышался рев мотоцикла. Лев Христофорович еле успел отпрянуть к воротам, и ему показалось, что в седле мотоцикла сидит плотная пожилая дама, бывший директор универмага Ванда Савич. Это было столь невероятно, что Минц покачал головой и подумал, не возраст ли подкрадывается к нему. И пора, пожалуй, позаботиться о лекарствах от маразма.
Отдышавшись, Минц направился к площади Землепроходцев, но дойти до нее не успел, потому что столкнулся с фармацевтом Савичем, мужем Ванды. И увидев его, Минц рассмеялся и сказал:
— Ты не поверишь, Савич, если я тебе скажу, что мне сейчас померещилось.
— Поверю, — ответил Савич. — Тебе померещилось, что моя жена Ванда промчалась мимо тебя на гоночном мотоцикле.
— Удивительно! Но это именно так.
— Потому что тебе ничего не мерещилось, а ты видел то, что я наблюдаю с утра. Моя жена Ванда готовится к первенству Вологодской области по спидвею.
— Вот именно, — согласился Минц.
На самом деле он сказал «вот именно» только для того, чтобы утешить тронувшегося умом Савича. Но тот вовсе не расстраивался.
— Мне дешевле, — заявил он.
На удивленный взгляд профессора он ответил:
— У нас было отложено на старость. Чтобы проводить свободное время на берегу острова Кипр. Ну кому нужен остров Кипр? Грязь, суета, новые русские, мафия и, главное,
— Что?
— Корысть! Нажива! Разврат! Сексопатология. Вы со мной согласны?
Савич схватил Минца за рукав и дернул к стене, потому что мимо них в обратную сторону промчался дикий мотоциклист, и теперь уж Минц не сомневался — это Ванда Савич. Да и как усомнишься, если, перекрывая рев мотора, она кричит Минцу:
— Физкульт-привет, мальчики!
— Давай, давай, — негромко ответил Савич. — Недолго мы будем топтать одни и те же мостовые. Завтра улетаю.
— Куда?
— В Чандрагупту. На берега Ганга. Там меня ждут в ашраме полного безмолвия, именно там я найду спокойную нишу для достижения нирваны.
— А как же служба? Как же семья?
— Мою семью вы только что видели, так что можем уже сейчас попрощаться. Больше не встретимся.
— А квартира?
Минц понимал, что задает неправильные вопросы — не в этом дело. У людей случилась беда, но они не расстраиваются и ищут новую жизнь. Почему? Как можно прожить всю жизнь в Великом Гусляре, ни к чему не стремиться и вдруг, в одночасье...
— А я счастлив! — вдруг воскликнул Савич. — И можете всем об этом сказать! Всему прогрессивному человечеству. Да здравствует Шива и его жена Лакшми!
И громко распевая гимны на каком-то из индийских языков, провизор Савич направился к туристическому агентству «Мейби». Минц растерянно смотрел ему вслед и старался привести в порядок свои мысли. Заподозрить Савича в склонности к индийской философии было не менее удивительным, чем Льва Толстого в юморе.
Мотоцикл остановился перед Минцем, и Ванда, Вандочка, сорок лет назад красотка, откинула на лоб тяжелые очки и прищурилась:
— Ну как, Лева, а ты не думаешь последовать моему примеру?
— Нет, не думаю, — с душевным трепетом ответил Минц.
— Это может каждый, — сказала мотоциклистка. — Скорость, ветер в лицо, смертельные столкновения!
— Я никогда раньше не подозревал в тебе...
— Сходишь на Землепроходцев, два, еще не такое про себя узнаешь.
Вандочка дала газ и умчалась. Минц долго откашливался от пыли.
Тайна усугублялась.
Минц в очередной раз вышел из подворотни и зашагал к площади.
И наверное, он добрался бы до нее, если бы не кролик.
Обыкновенный кролик, довольно упитанный.
Он свалился на Минца с неба, тяжело подпрыгнул и уселся, глядя на профессора.
— Простите, — сказал профессор. — Чем могу вам помочь?
Кролик вытащил из-за спины черный цилиндр и лихо нахлобучил на голову. Уши прижало полями, и они торчали, как крылья моноплана.
— Он дурак, — ответил Саша Грубин, сосед Минца по дому № 16. — Даже странно, что при таком небольшом уме — такие артистические способности.
Саша Грубин обогнул Минца.