Гений Шекспира. «Король трагедии»

Брандес Георг

УллисК чему еще стоять?ТроилЗатем, чтобы припомнитьПо букве все, что слышал. НеужелиНе будет гнусной ложью, если яЗдесь повторю все, что, как нам казалось,Мы слышали? О, я еще таюВ моей душе упорную надежду,Что слух мой был обманут иль клевещетНамеренно! Скажи, ужель былаКрессида здесь?УллисНе вызвал же я духа.ТроилНо это не она.УллисОна наверно.ТроилСкажи, ведь я с тобою

говорюНе в сумасшествии?УллисО, нет, и яСкажу не в сумасшествии, что здесьБыла сейчас Крессида.ТроилО, не верь,Прошу, тому, хоть ради чести женщин!У нас ведь были матери; неужтоДозволим мы бесчестить их по меркеНеверности Крессиды? Их ведь будутСудить по ней! Забудем лучше то,Что здесь была Крессида.УллисЧем же этоБесчестит наших матерей?ТроилНичем,Когда была здесь только не Крессида!

Эта оценка Крессиды, сделанная Уллисом, проникает глубоко в душу Троила, пронизывает собою всю пьесу. В этом отчаянном возгласе «у нас ведь были матери!» выражена с уничтожающей ясностью основная идея драмы.

Но фигуры Троила и Крессиды не господствуют над драмой. В виде противоядия циническому содержанию главного действия, в виде контраста к напыщенным речам, к нескончаемой руготне и горькой ювеналовской сатире Шекспир рассыпал всюду глубокомысленные эпизоды и серьезные реплики. Он вложил в них всю свою многостороннюю опытность и облек их в граненую форму полнозвучных сентенций. Он заставляет Уллиса и Ахиллеса размышлять в высшей степени глубокомысленно о вопросах политики и жизни, хотя Ахиллес является у него обыкновенно безыдейным дураком, а Уллис – несимпатичным хитрецом, настолько холодным, опытным и коварным, насколько Троил горяч, молод и наивен. Глубокомысленные и прекрасные речи Ахиллеса и Уллиса вяжутся как-то плохо с их характером, производят порою впечатление дисгармонии и не находятся ни в какой связи с карикатурным действием пьесы. Однако эти явные противоречия только увеличивают интерес произведения. Они привлекают внимание глаза подобно неправильным чертам лица, которое способно выражать иронию и меланхолию, сатиру и глубокую мысль.

Уллис, который является единственным истинным политиком среди греков, унижается до самой плоской и низменной лести по адресу Аякса. Он восхваляет этого «трижды благородного и храброго» героя, которому не подобает явиться послом к Ахиллесу за счет этого последнего. Именно он подговаривает греческих вождей прогуляться мимо палатки

Ахиллеса и не отвечать на его поклон. В этой сцене Ахиллес, этот фанфарон, дурак, трус и негодяй, поражает читателя своими речами, исполненными, как речи Тимона, серьезным и мрачным пессимизмом (III, 3):

…Что ж это значит?Иль я упал так низко? Мне известно,Что люди покидают нас со счастьем.Тот, кто упал, прочтет свое паденьеВ глазах людей в один момент с паденьем.Никто ни разу не был почитаемСам по себе; нас чтут лишь за дарыСлепого случая, за славу, деньгиИль доблести, и кто теряет их,Теряет вместе с тем любовь людскуюДержавшуюся ими.

Затем Уллис вступает в беседу с Ахиллесом, блещущую богатыми и глубокими мыслями. Он утверждает, что никто, даже высокоодаренный человек, не в состоянии оценить как следует своих способностей, если суждения и поведение других не дадут ему надлежащего масштаба. Ахиллес соглашается с ним в речи, полной метких и тонких сравнений, отличающейся философским изложением мысли. Уллис продолжает:

…Да человекНе может знать и правды о своихДостоинствах, покуда будет слушатьО них хвалы других, чей голос толькоНапрасно увеличит их значеньеПодобно отраженью солнца в сталиИль эха в круглой арке.

Когда затем Ахиллес прерывает его пространное рассуждение, заканчивающееся насмешкой над Аяксом, вопросом: «Неужто я забыт?», в ответной реплике Уллиса звучит явственно субъективная нотка. Внимательный читатель вынесет невольно такое впечатление, как будто он подошел к самому источнику того горького и пессимистического настроения, которое породило эту пьесу. Нет никакого сомнения в том, что Шекспир сознавал в этот период своей жизни, что публика перенесла свои симпатии от него на более молодых и посредственных поэтов. Известно, что вскоре после его смерти звезда Флетчера затмила его славу. И Шекспир проникался все глубже всепожирающим сознанием, что люди в корне своем и низки, и неблагодарны. Он возмущался все больше несправедливостью жизненных явлений и мирового порядка. Мы уловили это настроение впервые в пьесе «Конец – делу венец», где король приводит слова покойного отца Бертрама. Но это чувство обнаруживается ярче в пространной сентенциозной реплике Уллиса, которая сама по себе кажется натянутой. Уллис доказывает Ахиллесу, что он поступает неразумно, отдыхая на лаврах:

У времени привешен за спинойБольшой мешок, куда оно бросаетВсе, что прошло, в подачку для забвенья, —Для этого чудовища, которымГлотаются

все славные делаТотчас по их свершеньи.Свершенное покроется немедля,Как старый панцирь, ржавчиной и можетВ нас возбудить одну насмешку; славаПромчится мимо нас, как наводненье,И мы лежать останемся, как лошадь,Погибшая в бою, которой трупПригоден лишь служить другим в защиту.И все тогда, чтоб мы ни совершили,Послужит впрок другим, хотя дела ихГораздо ниже наших. Время схожеС хозяином, который, распростившисьКой-как с ушедшим гостем, поспешаетВстречать других с приветливой улыбкой.«Прощай» звучит холодностью, а «здравствуй»Встречает нас с приветом. НевозможноНайти привет за прошлое. Дары,Доставшиеся нам: заслуга, разум,Рожденье, красота, любовь и дружба,Подвержены губительным ударамЗавистливого времени. В одномСогласны только люди: им всегдаМилее тот, кто ходит в новом платье,Будь даже это платье перешитоИз старых лоскутков. То, что блестит,Как золото, нередко ценят вышеЧем золото, когда оно снаружиПокрыто слоем грязи. СовременностьВлечется к современному.

Едва ли может быть сомнение в том, что один из источников той черной меланхолии, которая сквозит повсюду в драме «Троил и Крессида» следует искать именно здесь. Эта беспощадная ирония не щадит ни мужчину, ни женщину, ни войну, ни любовь, ни героя, ни любовника, и если одним из ее источников является «женское непостоянство», то другой ее источник, несомненно, «глупость публики». В конце этого разговора Уллис произносит несколько слов об идеальном государственном строе, которые пользуются знаменитостью в Англии. Здесь диссонанс между поводом к этим глубокомысленным изречениям и способом их выражения является особенно разительным. Уллис сообщает Ахиллесу, что греки узнали, почему он отказывается от участия в войне: он влюблен в дочь Приама. Ахиллес недоумевает, каким образом греки разоблачили эту тайну его интимной жизни. Тогда Уллис отвечает с большим пафосом, который плохо гармонирует с незначительностью факта и с отвратительным поведением шпиона, следующими почти мистическими, во всяком случае, чересчур глубокомысленными словами:

…Тут дива нет!Во всяком государствеИзвестны сокровеннейшие мыслиТех, кто стоит в главе, как знает ПлутусПесчинки драгоценного металлаСокрытые в земле. Людское мненьеПрочтет почти с предвиденьем боговВсе, что затеют высшие. Хоть этоИ кажется чудесным, но на делеБывает так!

Затем Уллис сообщает Ахиллесу, что его связь с Поликсеной сделалась предметом всеобщих толков; он старается уговорить разнеженного воина принять участие в сражении, замечая, что слова «Гектора сестра заполонила великого Ахиллеса, Аякс же сразил самого Гектора» – эти слова превратились в пословицу. На отношение Аякса к Ахиллесу намекают довольно темные заключительные стихи:

…ПрощайИ внемли слову друга: твой противникСтоит на льду – умей его сломить,Чтоб прежних лет величье возвратить.

Хотя все эти размышления о политике в данном случае совершенно неуместны и искусственно приклеены, но они интересны в том отношении, что образуют переход к другой великой трагедии Шекспира из римской истории, т. е. «Кориолану»(1608).

Уллис постоянно протестует против ходячего мнения, будто успех в политике зависит не от отдельных личностей, а от черной подготовительной работы; например, в том месте, где он возмущается насмешками Ахиллеса и Терсита над военачальниками:

Они клеймят систему наших действийНазваньем трусости, а осторожностьСчитают непригодной ни к чему.В делах войны и битв, по их понятьям,Вся сила в кулаке. Искусство думатьИ рассчитать, как враг силен, где лучшеЕго атаковать, как много войскПотребно для сраженья – называютОни постельным делом, иль пустымЧерченьем карт…

Здесь Терсит задает тон – и легкое остроумие или глубокомысленный юмор прежних клоунов уступает место яростному издевательству низкого негодяя. Терсит – это карикатура на завистливого и бездарного (хотя и неглупого) плебея. Шекспир осмеивает его устами напыщенность и развращенность аристократов. Но он презирает и ненавидит его политические убеждения. Если проницательный Уллис является как бы первым эскизом Просперо с его светлым, неземным спокойствием, то Терсит словно первый очерк Калибана, но только лишенного неповоротливости и сказочной неуклюжести. Впрочем, Терсит служит скорее переходной фигурой к грубому цинику Апеманту в «Тимоне». Интереснее пространная реплика Уллиса (I, 3), где он излагает свое политическое миросозерцание. Шекспир разделяет его, по-видимому, и скоро провозглашает его энергичнее в «Кориолане». Это мировоззрение основано всецело на том принципе или на том настроении, которое получило в новейшей немецкой философии название «Das Pathos der Distanz», т. e. на том убеждении, что существующее между людьми неравенство не должно быть уничтожено. Сначала Уллис излагает систему Птолемея полуастрономическими, полуастрологическими доводами: