Гений среди растений
Шрифт:
«Цветочек» на руке сломался, треугольники поползли, складываясь в стилизованный кулак с оттопыренным большим пальцем. Значит, правильно.
— О-у-кей, — протянул он, разглядывая росчерк на коре, не решаясь прикоснуться, — много энергии на пиро вызвали взрыв, а для воспламенения понадобились совсем крохи сил. Этому же, как я полагаю, сил не нужно вовсе, так? И-эх, инструкцию быть хоть какую!
Заколдованный круг, блин. Умом он прекрасно понимал, что раньше знал куда больше и о юнан, и об их породе. Да даже, наверное, технику безопасности и правила применения знал! Знал, да забыл. И мемо,
Но… Опасно! Все предыдущие завитушки в той или иной мере касались термодинамики и высвобождения либо перенаправления энергии. Та же пиро попросту собирала энергию с распределённой площади и фокусировала в точке. Гидро, надо полагать, творила грязь с поверхностным натяжением, из-за чего влага из воздуха конденсировалась куда охотнее.
Мемо — память. Но какое её качество? Проводя параллели, высвобождение или перенаправление — что с памятью может сделать мемо? Вернёт полностью? Или вытрет как грязную классную доску, оставляя беспамятливого овоща, в духе…
«Я же таким и проснулся! — Резко толкнулось в груди, и он аккуратно, как гранату со взведённой чекой, положил кусок коры на пол. — Если я-предыдущий так доэкспериментировался…»
Нет. Слишком велик риск. Слишком высоки ставки. Неизвестно, кем он был раньше, но личность, сложившаяся за время непрерывной памяти, чувствовала себя достаточно настоящей, чтобы категорически не желать уничтожения.
— Когда буду знать больше, — кивнул он себе и отложил «записку» к вороху таких же, с символами, выведенными машинально, но так и не распознанными. Что-то, возможно, было бредом, недостойным даже названия, что-то — вполне работало. Голова хоть и пустая, а пальцы — помнят.
Ладно, что там с окнами? Или провалами. Или порталами — если быть совсем восторженным идиотом. Он видел их со школы, кажется.
— Смешно, — каркнул он, чтобы хоть чуть разогнать тишину пещеры, — школу и окна я помню, оказывается. А где всё остальное?
Остального было меньше. Ощутимо так. Фактически, настолько, что доступная память казалась навязанным образом, внедрённой в голову легендой, призванной заткнуть дыры и ответить на наиболее насущные вопросы.
Но портал под лестнице он помнил. Окошко висело в воздухе на уровне груди школьника, демонстрировало ровно такой же потылок лестничного пролёта, что и скрывало. Но тренированный взгляд вычленял разность. По ту сторону всё было чуточку иначе. Бетон не серый, а голубоватый, пыль чуть светлее, расстояние меж ступеньками другое.
Если заглядывать в окошко под достаточно острым углом, можно разглядеть больше — линолеумная плитка вместо паркета, стены зелёные, а не охра…
Должно быть, размер окошка и берёг людей — как ни крути, жертва должна влезть в окно целиком, чтобы оказаться на той стороне. А в примерно восемьдесят сантиметров влезть мог разве что скукожившийся семиклашка.
Другое такое окошко висело в двух метрах над мостовой аккурат напротив библиотеки, мимо которой он ходил ежедневно.
Ещё одно — на стройке.
Дома — как нарочно — точно рядом с краем крыши. Сделай шаг — и до земли никто не полетит.
В подворотнях, в парках, на улицах и аллеях — окошек хватало. Реальность
Откуда и как появлялись окошки, неизвестно. Но они не наглели, и не раскрывались непосредственно на мостовой или проезжей части. Иначе, наверное, их бы быстро заметили и уже не смогли игнорировать, ласково приговария про малолетних фантазёров. Но, надо думать, какое-то объяснение помимо «просто так» тоже есть.
В результате убыток населения в провалах окошек не превышал статической погрешности, большая часть мелких окон так никого через себя и не пропустила в силу разности габаритов, а совсем большие располагались в тайных, хорошо спрятанных местах.
Одно, совсем крохотное, располагалось в кабинете ОБЖ, чуть-чуть левее пандуса для мела. Если промахнуться, то легко можно лишиться либо тряпки, либо совсем свежего мелового бруска. Преподаватель ещё сердился, кричал на них, считая, что школьники по какой-то причине издеваются…
А он, видя непосредственного виновника ситуации, молчал. И молчал лет, наверное, с пяти, когда в первый и единственный раз поделился с кем-то наблюдениями. Девочку звали, кажется, Римма, и она с первого дня их знакомства дала понять, что власть во дворе — она. Сначала отлупила внука местного генерала Трибы — за то, что тот, по её мнению, спрятал игрушки. Потом старшего брата этого самого внука, истошно голося, чтобы ей возвернули потерю. Попытки объяснить, что и деревянные кинжалы, и игрушечная плечевая кисть попросту закатились в небольшое окошко рядом с песочницей… Таких слов он до сих пор не слышал, но запомнил — и вечером с ним провели такую беседу, что неделю сидеть не мог.
Мысль засунуть в окошко руку и достать потерю ему пришла в голову гораздо позже. Когда уже сложилась стойкая ассоциация: окошки — это плохо. Другие их не видят, но если говорить, может попасть. Так что… Да, надо притворяться. Приспосабливаться.
Ненавидеть окошки, в которых то и дело пропадают вещи, люди и домашние животные. Терпеть, учиться. Радовать родителей хорошими отметками, знаниями. Навыками. На девятый день рождения ему торжественно преподнесли полуметровый пенал с плечевой кистью и толстый рулон спецбумаги. И первым же символом, выведенным густой тушью был…
Память сжалась пружиной и швырнула его на пятнадцать лет вперёд, не давая подсмотреть ненужное.
Окошек всё больше, и это уже не смешно. Провалы подчас распахиваются чуть ли не под носом — прямо на глазах реальность чуть теснится, и в лицо веет запахами чужой реальности. Но ему всё равно. Неразрешённый кризис самоидентичности наградил лишь кучей комплексов да замкнутостью. Спасибо школе, спасибо Римме, спасибо тем девушкам, что называли посредственностью.
Один из. Средний рост, серый взгляд. Ничего особенного. Ничем не выделяющийся. Такой же как все. Это сводило с ума и заботило гораздо сильнее, чем новое окно, в этот раз нагло распахнувшееся прямо перед ним. На автомате обогнув провал, он двинулся дальше, размышляя о собственной никчемности — и споткнулся. Кашляющий лай заградительной системы вдруг захлебнулся и смолк, послышался страшный, вынимающий душу вой, и запад побелел, наливаясь нестерпимым свечением.