Гений зла (сборник)
Шрифт:
Потом мы слушали записанное на магнитофон одно сочинение
моего отца. Вольпин его терпеливо выслушал, а когда симфония
кончилась, великодушно сказал:
– Прошлое надо забыть. Пусть музыка звучит, а остальное
никому не нужно.
Мы пошли пить чай.
– Хорошо, что ты пришел. Ты знаешь, что Шуры уже пять лет как
нет с нами, – сказала мать.
– Если бы Шура был жив, мы бы выпили с ним бутылку водки, –
сказал Вольпин. – Я наводил о Шуре справки и знаю, что потом
он
Через некоторое время разговор себя исчерпал. Кушнерова и
Вольпин засобирались домой. Я отправился их проводить на
остановку троллейбуса. Было холодно и сыро. Троллейбус долго
не шел. Тогда Лена Кушнерова сказала:
– Не жди, иди домой.
– Ничего, ничего, – ответил я, – я вас посажу. И окаменел.
XII
Бесовская музыка
От встречи с Вольпиным у меня не осталось почти никакого
осадка. Я понял, что он великодушен к мертвым и действительно
не возражает против того, чтобы кто-нибудь исполнял сочинения
моего отца.
В данном пункте он сильно отличался от непримиримо
прогрессивной общественности.
Примерно в это же время произошел такой эпизод. Дима Гаранин
(муж Лены Кушнеровой) пригласил своего приятеля, человека в
высшей степени прогрессивного, послушать в Рахманиновском
зале Консерватории камерное сочинение моего отца «Три
стихотворения Федора Сологуба». (Партию рояля исполняла
Лена, пела Раиса Левина.) И получил в ответ:
– Ни за что я туда не пойду, потому что музыка эта бесовская!
XIII
Списки стандартных фраз. Угроза
Примерно через год после описанной выше встречи с Есениным-
Вольпиным мне попалась в руки книжка, написанная Андреем
Амальриком, в которой он рассказывает, в частности, о своем
тюремном и лагерном опыте 1960-70-х годов. Мне бросились в
глаза два эпизода, относящиеся к 1972-ому году:
« <…> Первым «источником» показаний была запись моего
интервью Си-Би-Эс, приложенная к делу и очень понравившаяся
при чтении, следователь по ней инструктировал свидетелей
(здесь и далее курсив мой. – А. Л.), считая, видимо, что раз я то-
то и то-то говорил корреспонденту Си-Би-Эс, так мог повторить
и в лагере. Вторым «источником» было собственное воображение
зэков, подогреваемое желанием угодить начальству. Показывая,
что я постоянно выключал радио – что правда, добавляли, что я
называл передачи «коммунистической блевотиной» – чего я не
делал. <…>
« <…> Грязнев, верзила со змеиной головой, сидевший за грабеж,
показал, что я называл радиопередачи «блевотина» или «блеф» –
следователь предпочел «блевотину» <…> »**.
К тому времени из диссидентской литературы я уже знал, что в
системе НКВД были распространены списки стандартных
антисоветских фраз, которые инкриминировались арестованным
гражданам, причем списки, предъявляемые интеллигентам,
отличались от списков, предназначавшихся рабочему классу***.
Я понял, что «блевотина», предъявленная на допросе Вольпину, и
та, что была приготовлена для Амальрика, почерпнуты из одного
* Амальрик А. Записки диссидента. М.: Слово, 1991, с. 305.
** Там же, с. 307.
*** См., например, Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Книга первая.
Париж: ИМКА-ПРЕСС, 1982, с. 86.
источника. Я вспомнил рассказ Вольпина о своих допросах,
происходивших в 49-ом году («там была какая-то каша»), и мне,
наконец, стало ясно, что ему в тюрьме зачитывали именно списки
из стандартных фраз. Сам же он, насколько я его тогда понял,
продолжал считать, что все это результат доносов и показаний
многих людей.
Вот две половины ключа и склеились. Думаю, что мне нет нужды
повторять, из какого вещества они были сделаны.
Естественно, возникает вопрос: а зачем – в сталинские времена
– вообще были нужны эти списки? На очных ставках арестанту
и так припомнят все, что он сболтнул в большой компании. И за
то, что он сболтнул в большой компании, его и так можно
засадить на столько, на сколько требуется. Но человек может
начать думать. По неуловимым признакам он может вычислить
стукача, а это уже угроза всей системе.
Списки нужны были для того, чтобы стукач мог спать
спокойно, а человек, выйдя на волю, пошел бить морду
неизвестно кому.
Итак, зачем были нужны такие списки, мы выяснили. Теперь
остается понять, почему они действовали. Дело, видимо, в том,
что люди склонны переоценивать степень своей