Гений
Шрифт:
Она не успла еще договорить, какъ и онъ былъ передо мною. Онъ едва держался на ногахъ.
— Вы… вы… чего? что-о вамъ надо? — заплетавшимся языкомъ проговорилъ онъ, наступая на меня. — Смяться… а? смяться… надъ истиннымъ артистомъ?..
Я постарался вызвать въ себ хладнокровіе и крпко взялъ его за руку.
— Успокойтесь, — сказалъ я, пристально смотря ему въ глаза: — успокоитесь же… произошло недоразумніе… вы и публика не поняли другъ друга.
Софи глядла на меня такимъ отчаяннымъ, умоляющимъ взглядомъ. Я крпче сжалъ его руку, и ршительно продолжалъ:
— Вы прекрасно исполнили вс роли, я пришелъ васъ поздравить, поблагодарить
Онъ пошатнулся и вдругъ я почувствовалъ, что онъ меня душитъ въ своихъ пьяныхъ объятіяхъ.
— Дрругъ!.. — вопилъ онъ:- хоть одинъ человкъ нашелся… пон-нимаетъ!.. вы пон-нимаете… вы рразвитой чел-вкъ… а вдь, это — стадо свиней… стадо… и вотъ… бисеръ… бисеръ передъ свиньями…
Я кой-какъ высвободился изъ его объятій.
— Заставьте его лечь, уведите въ спальню… — шептала Софи.
Я схватилъ его за талію и повелъ. Онъ не сопротивлялся.
Припадокъ пьянаго бшенства смнялся безсиліемъ, сонливостью.
Черезъ дв, три минуты мн удалось уложить его. Онъ несвязно бормоталъ, повторяя все одно и то-же:
— Бисеръ передъ свиньями… каково это ар… артисту!.. Ужасная судьба… судьба ге… генія!..
Онъ захраплъ.
Я тихонько притворилъ дверь изъ спальни и остался въ первой комнат съ Софи. Она не плакала, не рыдала. Она неподвижно сидла на диван, съ такимъ скорбнымъ выраженіемъ въ лиц, что я не въ силахъ былъ уйти. Она взглянула на меня, и изъ этого взгляда я понялъ, что могу остаться, даже долженъ остаться, что теперь, въ эти минуты, одиночество для нея невыносимо.
XI.
Я подошелъ къ ней.
— Благодарю васъ! — прошептала она, крпко сжимая мн руку своей маленькой, похолодвшей рукою.
— Что онъ?.. — едва слышно, вспыхивая и сейчасъ-же блдня, прибавила она.
— Онъ заснулъ… — крпко, и врядъ ли проснется.
Я прочелъ въ ея робкомъ, почти угасшемъ взгляд стыда, смущеніе и мольбу.
— Не осуждайте его, ради Бога, не осуждайте, — умоляющимъ голосомъ начала она. — Если-бы вы знали, какъ мы… какъ онъ несчастливъ!.. Вы скажете, что, несмотря ни на какія бды, человкъ долженъ быть твердъ и не падать, не унижаться передъ собою… Да, конечно… но, Боже мой, вдь, силы ограничены, вдь, это всю жизнь, поймите! Онъ давно, почти съ дтства, отдалъ себя на служеніе искусству…
Мн показалось, что она начинаетъ говорить будто заученый урокъ, несмотря на то, что горячая искренность и глубокое горе слышались въ ея голос.
— Онъ любитъ искусство, — продолжала она:- вритъ въ свое призваніе, чувствуетъ въ себ силу таланта, да, чувствуетъ… И вотъ, всю жизнь одна только неудача, одни пораженія, непониманіе!.. Вдь, если-бы это въ первый разъ!! Но, конечно, еще никогда не было ничего подобнаго, только должной оцнки, похвалъ, громкихъ рукоплесканій, всего, безъ чего артистъ не можетъ жить, безъ чего не можетъ развивать свой талантъ, всего этого было такъ мало!.. А главное, передъ кмъ ему приходилось играть? — никакого пониманія, сами не знаютъ, чему шикаютъ, чему аплодируютъ! Вдь, не такъ-же ужъ, въ самомъ дл, дурно онъ играетъ! Вдь, и сегодня, скажите мн по правд, неужели ничего не было въ его игр? Разв сцена между королемъ и Позой вышла дурно?.. Онъ вложилъ въ нее столько чувства… это любимая его сцена. Ну, скажите, неужели такъ дурно?..
Взглядъ ея, все глубже и глубже устремлявшійся мн въ глаза, молилъ, требовалъ отвта и страшно его боялся.
Мои глаза невольно опустились.
— Дло въ томъ, — нетвердо сказалъ я:- что самая форма этого представленія
Она жадно ухватилась и за эти слова мои.
— Да, да, вы правы, конечно! — съ нервной живостью воскликнула она:- въ этомъ и причина неуспха. Но если-бы вы только знали то отчаяніе, въ какое онъ пришелъ! Не судите его… онъ боленъ отъ всхъ этихъ неудачъ, оскорбленій его артистическому самолюбію. Я хотла удержать его, уговорить… но не могла. Онъ сталъ пить… и вотъ — вы видли!..
— Гд вы узнали его, какъ сошлись, какимъ образомъ вышли за него замужъ? — спрашивалъ я, чувствуя, что именно теперь, въ эту минуту, она откровенно мн скажетъ все.
Она слишкомъ долго была замкнута въ себ самой, въ своемъ гор, въ своей гордости. Но теперь, теперь осталось одно горе, и ей нужна, страстно нужна живая человческая душа, хоть для минутной помощи ея глубокому душевному одиночеству.
Она вдругъ стала даже почти спокойной и задумалась. Все ея дтски нжное, юное и въ то-же время уже совсмъ законченное, страдальческое лицо приняло сосредоточенное выраженіе. Брови сдвинулись, на лбу собралась морщина.
— Хорошо! — сказала она, какъ-то ршительно тряхнувъ головою и глядя на меня серьезнымъ, глубокимъ взглядомъ. — Хорошо! я скажу вамъ все. Я знаю, здсь ходятъ всякія сплетни про меня… и мн конечно, это все равно, пусть думаютъ обо мн, что угодно. Но вы… да, я не хочу, чтобы вы обо мн думали такъ… чтобы вы думали не то, что есть. Я вамъ благодарна…
Голосъ ея дрогнулъ, и прелестный ротъ уже совсмъ почти сложился въ ту жалкую и милую мину, какая появляется у дтей, собирающихся плакать. Но это было на одинъ только мигъ. Она подавила въ себ слезы и продолжала:
— Мн никого, никого не надо, мн тяжело съ людьми, одной лучше, и я не хотла, чтобы вы… но теперь, сегодня… вдь, вы одни отнеслись по-человчески, вы одни пожалли и помогли мн. Я вамъ скажу все…
Она наклонилась къ столу, на которомъ почти уже догоралъ огарокъ свчки, подперла голову обими руками. Ея растрепавшіеся, распустившіеся блокурые волосы обильной волной упали напередъ, почти закрывая отъ меня лицо ея. Я видлъ только опущенныя вки ея глазъ и длинныя темныя рсницы.
XII.
— Вы врно думаете, что я очень молода, — начала она:- я почему-то кажусь моложе своихъ лтъ, но я вовсе не молода. Мн уже двадцать-два года!
И это было сказано такъ серьезно, что несмотря на волненіе, меня охватившее, я не могъ удержаться отъ улыбки.
— Нечего сказать, большіе года! — невольно проговорилъ я.
— Конечно, большіе, для женщины большіе, и мн кажется, что я давно, давно живу на свт, увряю васъ. Юность моя представляется мн такъ далеко, и я чувствую, какъ состарилась, какъ устала, это правда!.. У меня много родныхъ, и въ нашей губерніи, и въ Москв, и въ Петербург, но я съ немногими изъ нихъ была близка. А теперь ужъ никто изъ родни меня знать не хочетъ, и я наврно съ ними никогда больше не встрчусь. Я сирота. Мать умерла, когда я еще была совсмъ маленькая. Отецъ отдалъ меня на воспитаніе бабушк, а самъ остался въ Петербург. Ему было уже больше сорока лтъ, когда я родилась. Онъ служилъ, потомъ былъ сенаторомъ. Потомъ умеръ. Я такъ и не помню его, никогда не видала. У бабушки мн было хорошо. Она хотя иногда и сурова, но вовсе не зла, и по своему, пожалуй, меня и любила. Только я никогда ни отъ кого не видала ласки…