Геном

Ридли Мэтт

Я не собираюсь повторять в этой главе все доводы сто­ронников генетического и социального влияния на раз­витие личности, о чем уже говорилось в главе 6. Я только хотел обратить внимание на тот факт, что социальный детерминизм точно так же не предполагает наличия у че­ловека свободы воли, как и генетический детерминизм. Необходимость подчинять себя требованиям и устоям общества даже в большей степени угнетает личность, чем активность собственных генов. Конфликтность и непослу­шание подростков проистекает чаще всего не от дурного влияния со стороны, а в результате конфликта между врож­денными наклонностями и требованиями социума.

Итак, отрицание влияния генов на характер не снима­ет проблемы детерминизма. Если я застенчив только из-за того, что что-то случилось со мной в детские годы, значит эти события не менее фатальны для человека, чем гены, от­вечающие за характер. В обоих случаях допускается одна и та же ошибка — вера в абсолютность и неотвратимость вли­яния на человека либо генов, либо социальных событий.

Критики генетического детерминизма подменяют понятие врожденности понятием фатализма, что в корне не верно. Представим, что вы заболели, но не хотите обращаться к вра­чу, полагая, что и без него либо выздоровеете самостоятель­но, либо умрете. Если рассматривать только две крайности, самоизлечение или смерть, то для доктора действительно не остается места. В этом рассуждении упускается из виду факт, что обращение к врачу как раз является тем важным событи­ем, которое может изменить ход болезни. Детерминизм лег­ко применим для ретроспективного объяснения событий в прошлом, но не для объяснения будущего.

Но до сих пор генетика вызывает внутреннюю насторо­женность у людей, поскольку представляется чем-то фаталь­ным и неизбежным. Это совершенно не так. Основная цель генетики человека состоит в поиске средств, в большинстве своем негенетических, для устранения последствий дефек­тов в генах. Хотя в этой книге приводились примеры мута­ций, равносильных приговору, все же есть гораздо больше примеров того, как раскрытие генетических механизмов позволяло если не вылечить, то по крайней мере улучшить состояние больного с генетическим дефектом, вовремя применив терапевтические процедуры или изменив пита­ние. Кроме того, как говорилось в главе 6, информация о том, что некоторые проблемы с образованием, такие как дислексия, являются не приобретенными, а врожденными дефектами, совсем не вызвала чувства обреченности у боль­ных, их родителей и педагогов. Никто не решил, что по­скольку дислексия — это врожденный порок, значит с ним не нужно бороться. Как раз, наоборот: благодаря новым знаниям об истинных причинах проблемы удалось разра­ботать принципиально новые и более эффективные мето­ды образования. Как уже говорилось в главе 12, психологи подтвердили, что осознание пациентом своей проблемы, например чрезмерной застенчивости, как врожденного (другими словами — естественного) свойства только помо­гало психотерапевту убедить человека в его нормальности и праве быть самим собой.

Генетический детерминизм также не несет никакой угрозы политическим свободам. Противоположностью де­мократии является политический волюнтаризм, а не насле­дуемость человеческой натуры. Мы лелеем демократию, поскольку она позволяет нам реализовать свои врожден­ные персональные особенности, но как только сталкива­емся со сложностями жизни, пытаемся оправдаться предо­пределенностью этих событий. Один исторический при­мер: в феврале 1994 года гражданин США Стефан Мобли (Stefan Mobley) жестоко убил менеджера пиццерии Джона Коллинза (John Collins), за что был приговорен к смертной казни. В апелляции к верховному суду о замене смертной казни на пожизненное заключение адвокат Мобли попы­тался обратиться к генетике. Адвокат утверждал, что по­скольку в родословной Мобли было много убийц и пре­ступников, он убил человека не по своей воле, а потому, что на это толкнула его генетическая предрасположенность к убийству. Впервые в истории была сделана попытка ис­пользовать генетический детерминизм для оправдания по­ступков виновного.

Мобли был бы рад отказаться от дарованной природой свободы выбора и пытался свалить все на генетическую предопределенность. Впрочем, так поступают все преступ­ники, которые пытаются разыграть из себя перед судом душевнобольных. Так же поступает ревнивый супруг, заяв­ляя, что убил неверную жену в состоянии аффекта, не ве­дая, что творит. Этим же пытаются оправдать свою измену неверный муж или жена. Так же и мать пытается оправдать своего ребенка, объясняя все влиянием дурной компании, и мы с вами легко соглашаемся с тем, что в наших личных неудачах виноваты родители с их неправильным воспита­нием. Точно так же политики пытаются объяснить преступ­ность в обществе дурным наследием прошлого, а экономи­сты в кризисах винят врожденное паникерство потребите­лей. Так же биографы в своих трудах стараются откопать корни неблаговидных поступков своих героев в событиях детства. И точно так же ведут себя все те, кто пытается раз­глядеть свою судьбу в гороскопах. Во всех перечисленных случаях люди пытаются уйти от проблемы, спрятавшись за детерминизм. Видимо, именно этим стремлением уйти от ответственности можно объяснить такое широкое распро­странение учений о факторах, как генетических, так и со­циальных, предопределяющих судьбу человека помимо его воли (Reznek L. 1997. Evil or ill? Justifying the insanity defence. Routledge, London).

Полная ответственность человека за свои поступки — не­обходимое условие для существования правосудия. Но это такая же фикция, как и предположение о предопределенно­сти поступков человека. Человек сам принимает решение, как поступить в той или иной ситуации, но эти решения принимаются в соответствии с наклонностями характера, которые в свою очередь предопределяются генетически­ми и социальными факторами. Это противоречие извест­но как дилемма Юма, названная так по имени Дэвида

Юма (David Нише), который обозначил ее, но так и не смог раз­решить: «Если наши поступки закономерно предопределе­ны, то мы не ответственны за них; если же наши поступки случайны, то мы также не можем за них отвечать». Здравый смысл подсказывает нам, что оба допущения ошибочны.

Христианский мир решает данную дилемму уже на про­тяжении двух тысячелетий, хотя в Библии этот вопрос под­нимался еще раньше. Казалось бы, что Бог, по определе­нию, отрицает свободу воли, так как все в мире происходит по его воле. Но без свободы выбора теряет смысл понятие греха и персональной ответственности человека за свои поступки. Поэтому в религии свобода воли присутствует и рассматривается как дар Божий человеку, чтобы человек мог сделать свой выбор между добродетелью и грехом.

Кстати о вере. Некоторыми биологами-эволюциони­стами недавно было высказано предположение, что вера в Бога — это выражение одного из основных универсальных инстинктов человека. Даже была обнаружена группа генов, которой приписывается связь с силой веры. (Есть даже све­дения, что в височных долях мозга существуют нервные узлы, размер и активность которых непосредственно влия­ли на силу религиозных верований человека, а фанатичная вера часто сопутствует эпилепсии, очаг которой находит­ся в височной доли мозга.) Религиозный инстинкт может быть не чем иным, как побочным продуктом еще более глу­бокой инстинктивной веры в то, что в природе ничего не происходит само по себе, даже удар молнии. Эта вера раз­вивалась вместе с сознанием человека и его представлений о себе. Если с горы сорвался камень и чуть было не пришиб человека, то для мозга гораздо проще решить, что кто-то неведомый пытался убить его, чем представить себе, что жизнь могла оборваться из-за нелепой случайности. Даже наш язык построен на принципе антропоморфизма окру­жающей среды. Я говорил вам, что гены делегировали свои полномочия мозгу. На самом деле ничего подобного они не делали и делать не могли. Просто так произошло и закрепи­лось эволюционно.

Е. О. Уилсон (Е. О. Wilson) в своей книге «Стечение об­стоятельств» (Consilience) полагает, что наша мораль пред­ставляет собой закодированное выражение наших врож­денных инстинктов. По его представлениям моральность предопределена врожденными инстинктами. «Правильно то, что естественно», — говорит он. Это ведет к парадок­сальному выводу: если вера в Бога естественна, то она вер­на, независимо от того, есть Бог или его нет. Впрочем, сам Уилсон нарушил собственный принцип инстинктивной предопределенности человеческой морали и из набожного человека в молодости превратился в агностика. Даже чело­век, верящий в детерминизм, легко может избежать детер­минизма в своей жизни, когда ему это удобно. Как же раз­решить этот парадокс? Если наше поведение не случайно, то оно закономерно, т.е. чем-то предопределено, а значит не свободно. Но каждый день мы доказываем свою свободу выбора в очень важных и рутинных ежедневных поступках. Чарльз Дарвин описывал свободу воли как заблуждение, вызванное нашей неспособностью проанализировать ис­точники собственных мотивов (Wright R. 1994. The moral animal. Pantheon, New York). Современные дарвинисты, та­кие, как Роберт Трайверс (Robert Trivers), даже пытались объяснить, как это заблуждение возникло в ходе эволюции. Пинкер (Pinker) называл свободу воли «идеализацией чело­веческого бытия, без которого невозможна игра в этику». Писательница Рита Картер (Rita Carter) назвала свободу выбора иллюзорным побочным продуктом мышления. Философ Тони Ингрем (Tony Ingram) говорил, что свобода воли — это что-то, что мы подразумеваем у других по отно­шению к нам, от нежелания мотора лодки заводиться до не­послушания наших детей, наделенных нашими же генами.

Мне кажется, что сейчас мы подошли намного ближе к разрешению парадокса свободы выбора и детерминизма поведения человека. Вспомните, как при рассмотрении хромосомы 10 я описывал ответ организма на стресс как реализацию генов в ответ на определенные сигналы из окружающей среды. Гены могут влиять на поведение, но, выбирая то или иное поведение, человек влияет на свои гены. Цепь событий замкнулась. В системах с циклической взаимосвязью простая цепочка взаимосвязанных событий может привести к непредвиденному результату.

Великий французский математик и последователь Ньютона Пьер-Симон де Лаплас (Pierre-Simon de LaPlace) как-то сказал, что если бы ему были известны положение и скорость всех молекул во Вселенной, он бы мог предсказы­вать будущее. Хотя он подозревал, что будущее все равно бу­дет скрыто от него, понять, почему это происходит, не мог.

Можно было бы предположить, что ответ лежит на субатом­ном уровне квантовой механики, где свойства и отношения частиц вероятностны и мир не напоминает систему нью­тоновских бильярдных шариков. Но такой ответ мало что нам дает, поскольку мы существуем не в субатомном мире, а в мире ньютоновской механики. Очень трудно предполо­жить, что наша воля каким-то образом может быть связана с принципами неопределенности Гейзенберга. Мое решение написать эту главу совсем не напоминало игру в кости. Да и вообще, свободный выбор очень слабо напоминает случай­ность. Как раз наоборот, это закономерное решение, при­нятое нами на основе определенных фактов (Silver В. 1998. The ascent of science. Oxford University Press, Oxford).