Геносказка
Шрифт:
Бой — не танец, не балетное искусство, не цирковое выступление элегантных гимнастов. Бой — это хрип воздуха в легких, скрежет стали по кости, звенящие выпады и острый запах пота. Бой — это резкие движения, в которых нет ни капли грации или изящества. Бой — это звон натянутых до предела сухожилий, горячий пар свежей крови, выпущенной на свободу, и хруст стиснутых до крошева зубов.
Цверг, полоснувший его по боку, обрадовался успеху и сунулся слишком близко. Животный инстинкт говорил ему, что добыча, которой пустили кровь, уже почти мертва. Чужая кровь — это слабость. Кровь — предвестник чужой смерти. Глашатай скорой победы.
Удары сыпались со всех сторон. Обезумев от запаха свежей крови, цверги лезли на него всей стаей, от резкой вони их выделений сжимался желудок. В какую сторону ни глянь — везде ощерившиеся пасти и полные животной ярости глаза. Сколько их здесь?.. Полдесятка?.. И сколько он сможет продержаться в этом водовороте когтей и зубов?..
Об этом Гензель не думал. Он вообще ни о чем не думал, позволив телу подчинить себе разум без остатка. Акула ловко и хладнокровно убивает не потому, что долго это планирует или рассуждает. А просто потому, что она такой создана.
Кто-то из цвергов попытался ухватить его за плечо. Гензель рефлекторно клацнул зубами, ощутив во рту тошнотворно-солоноватую чужую плоть и клочки шерсти. Пальцы цверга посыпались на металлический пол. А секундой позже на полу оказался и их неудачливый хозяин вперемешку с собственными внутренностями — кинжал Гензеля перечеркнул его брюхо жирной алой чертой.
Это было жуткое и кровавое акулье пиршество. Холодная ярость схватки опьяняла, но Гензель не ощущал кипящего адреналинового притока. Он действовал с леденящим спокойствием, пугающей нечеловеческой целеустремленностью. Словно и не сражался, а просто методично выполнял свою биологическую задачу. Ощутив это, даже цверги утратили напор. Казавшаяся слабой добыча обернулась стальным капканом с чудовищными, не уступающими их собственным, зубами.
Да и осталось их куда меньше. Из всей стаи уцелело трое, как механически отметил Гензель, и эти трое уже не выглядели уверенными в своих силах. У одного сломана рука, у другого дырка от кинжала в боку, третий явственно хромает. Но это уже не имело значения. Гензель знал, что уйдет отсюда только тогда, когда закончит дело и все цверги превратятся в остывающие на полу туши. Никто в здравом уме не станет оставлять за спиной цвергов. Он уже приподнял мушкет, собираясь разнести голову одного из уцелевших карликов оставшейся в стволе пулей, но тут случилось то, чего обычно не случается в бою.
— Стойте! Немедленно стойте!
Голос был женским, взволнованным, тонким, совсем не похожим на спокойный и рассудительный голос Гретель. Потому что это кричала не Гретель. Гензель уставился на худую фигурку, замершую в дверном проеме. Эта заминка могла бы стать причиной его мгновенной смерти, если бы цверги ею воспользовались. Но они, точно домашние псы, услышавшие голос хозяина, тоже остановились, взволнованно приподняв свои страшные бородатые морды, перепачканные липкой слюной.
— Что же вы наделали!
Девчонка. Бледная, почти как Гретель, но, может, так лишь кажется в электрическом свете подземелья… Совсем молодая — лет пятнадцати, не больше того. Фигурка угловатая, как у подростка, не успевшая налиться мягкой женственностью, но стройная. Лицо показалось смутно знакомым. Вроде бы черты непримечательные, заострившиеся, но что-то знакомое было в этих серых глазах…
Гензель вдруг вспомнил эти глаза. Он видел их в зеркале королевы-мачехи, только там они были смешливыми, ребячьими, а сейчас горели совершенно взрослой ненавистью.
— П-принцесса Бланко… — выдавил он, забыв про боль и забыв, что все еще целится из мушкета в голову цверга. Да и тот замер уродливой серой статуей.
— Ее королевское высочество принцесса Бланко Комо-ля-Ньев! — отчеканила девушка с неожиданной решительностью, в глазах сверкнули колючие черные молнии.
Одета она была не по-королевски. Пожалуй, даже скромное шерстяное платье королевы-мачехи, напоминающее монашескую рясу, смотрелось по сравнению с нарядом принцессы Бланко бальным облачением. На ней был помятый и выцветший комбинезон, из тех что носят обыкновенно техники и инженеры, перетянутый в талии грубым ремнем, вдобавок потрепанный и явно великоватый по размеру. Судя по пятнам масла и потертостям, комбинезон этот использовался регулярно и часто — и явно не для прогулок по саду. Впрочем, какой уж под землей сад…
Принцесса Бланко быстро побежала к ним, не обращая внимания на лужи крови и распростертые тела. На ее лице застыла боль — та искренняя юношеская боль, которую невозможно смягчить никакими мимическими мышцами или сгладить макияжем. Она смотрела на распластанных мертвых цвергов с таким выражением, словно они были ее любимыми домашними питомцами, а то и членами семьи.
Возле одного из тел она присела, приложив ладонь к покрытой грубой серой шерстью шее. И отняла ее, не обнаружив следа сердцебиения. Она даже не думала о том, как бы не испачкаться в крови. Когда принцесса Бланко поднялась, лицо ее было серым от ненависти, как обожженная сталь, а предплечья — багряными от крови.
— Прочь! — крикнул Гензель, обнаружив, что она перекрывает ему прицел. Три уцелевших цверга, обмершие было от ее крика, зашевелили носами, их ужасные когти пришли в движение, будто перебирая струны. — В сторону, талассемия вас раздери!..
Не успеть, он понял это сразу. В стволе последний заряд. Хватит на одного цверга, если удачно угодить. Но двух других не остановить, слишком уж они близко к принцессе. Мгновение — и щуплая фигурка в перемазанном комбинезоне превратится в окровавленную ветошь, разбросанную по полу.
Цверги шагнули ей навстречу. Значит, осталась половина мгновения…
Но половина мгновения закончилась, а принцесса все еще была жива и невредима. Трое цвергов, глухо ворча, прижались своими страшными телами к ее ногам, мгновенно сделавшись кроткими и тихими, как щенки. Они даже не пытались ее поцарапать, когти, которыми можно было разорвать человеческое тело вдоль, тихо скрежетали об пол. Принцесса, всхлипывая, гладила их по жутким мордам, по ушам, по шеям.