Генрих IV
Шрифт:
Объявив, что едет в Лектур, на Юго-Запад, он прорвался на Северо-Восток с сотней кавалеристов и сотней аркебузиров и свернул на Дамазан. Потом оставил свой отряд, взяв с собой только 20 дворян и 20 своих личных гвардейцев, и прошмыгнул по проселочным дорогам, где он неоднократно охотился. Три часа сна в Комоне, потом ночная переправа через Гаронну и стремительная скачка через вражеские кордоны до Марманда. Утром 17 марта он был в Сен-Фуа, где к нему присоединилась его свита. Он был спасен.
Правда, среди его врагов не было согласия. Осторожный Матиньон отказался участвовать в общей кампании с Майенном, который только и грезил, что о победах. Его не получавшее жалованье и ненавидимое населением войско было неспособно к крупномасштабным операциям. Волоча из города в город несколько пушек, он взял Касте, Сент-Базей и Кастильон, жалкие «хибарки», где он поживился «парой голодных крыс и летучих мышей». Между тем Генрих продолжал бегство на Север. 2 апреля он
Генрих III, чтобы ответить на нарекания лигистов, согласился начать новое наступление. Были сформированы три армии, две из них поручены его миньонам, «герцогам». Жуайез в июне вышел в направлении Лангедока, а д'Эпернон — Прованса. Третья, самая большая, королевская армия под командованием маршала Бирона имела задачу занять Сентонж.
Прибыв 2 июня в Ла Рошель, Генрих обнаружил, что гугеноты разошлись во мнениях по поводу дальнейших действий. Неприятель угрожал крепости Маран в северной части города. Изолированный остров среди онисских болот, она была одновременно и защитой и угрозой для ларошельцев. Они хотели разрушить цитадель, чтобы она не стала опорным пунктом для врага, но местная знать, боявшаяся ответных разрушений королевскими войсками ее замков, воспротивилась этому плану. Столкнулись две концепции ведения войны: с одной стороны, защита города, в которой была заинтересована республиканская община, с другой — война замков, соблюдавшая интересы дворянства. Но времени для размышлений не было, так как приближался Бирон. Генрих отправился в крепость Маран и усилил ее средства защиты. Поскольку ларошельцы не торопились с подкреплением, он ввел туда войска, завез продовольствие и поднял боевой дух жителей. Похоже, король Наваррский в первый раз заинтересовался тактикой защиты крепости, чертежами ее оборонительных сооружений, бастионов и рвов. Рони проявил там свои инженерные знания. Из Ла Рошели привезли на повозке большую кулеврину, фамильярно прозванную «Пугало для Майенна», она хорошо сослужила свою службу. Когда 10 июля маршал появился перед крепостью, он сразу же натолкнулся на яростное сопротивление ее защитников. Целый месяц его голодная, больная и искусанная комарами армия истощала силы в безуспешной осаде. В довершение всего Генрих перехватил обоз с 5000–6000 ливрами жалованья для солдат. После этого Бирон вынужден был подписать перемирие.
Во время осады Марана Генрих не забывал Коризанду. Это не значит, что он был ей верен, но стоит ли требовать от него невозможного? В Ла Рошели он ухаживал за дочерью адвоката, Эстер Эмбер, которая вскоре забеременела, но Коризанда оставалась его единственной надежной подругой: «Я ни на минуту не забываю о своем малыше». Она была также полезным информатором. Благодаря ее сообщениям о положении в Беарне Генрих мог руководить деятельностью своей сестры Екатерины.
В Париже общественность все больше приходила в негодование. Военные действия не приносили никаких результатов, короля обвиняли в сговоре с гугенотами. Гиз провел в столице три месяца, чтобы уяснить настроение жителей, и 26 апреля он вырвал у короля приказ продать собственность гугенотов для финансирования войск, но этого оказалось недостаточно, и король прибегнул к продаже новых должностей, специально созданных по этому случаю. Регистрация «налоговых эдиктов» вызвала неудовольствие Парламента, после чего измученный Генрих III покинул столицу под тем предлогом, что в Лионе ему будет удобнее следить за военными операциями герцогов.
Первый результат был не блестящим. Жуайез встретил в Жеводане неожиданное сопротивление. В отместку он захватил несколько крепостей, которые его солдаты разграбили и подожгли, тогда как гугеноты, в свою очередь, взяли Сен-Пон и Лодев. Что касается Майенна, то он не смог скрыть своего разочарования. В своих мемуарах «Путешествие по Гиени», дающих несколько приукрашенную версию событий, он пытается объяснить свою неудачу эгоистическим поведением Матиньона и беспечностью Генриха III.
Понимая, что ему не устоять против королевских войск, Генрих решил обратиться к загранице. Он знал, как французы ненавидят немецких рейтаров, вооруженных пистолетами, и еще больше оснащенных холодным оружием ландскехтов, опустошавших страну и отбиравших все подчистую: урожай, скот, сельскохозяйственные орудия. Но он также знал, что без их помощи он не выстоит. «Торопитесь, торопитесь, торопитесь, — нетерпеливо пишет он Сегюру, вербовавшего наемников в Саксонии, — преодолейте все трудности, промедление нас погубит».
На восточной границе герцог Гиз готовился преградить путь наемникам, он укрепил свои позиции, отобрав у своего союзника, герцога Бульонского, города Рояруа и Рокур. Герцог Омальский взял Доллан, Ле Кротуа
Новая игра королевы-матери
Возникшие обстоятельства внушили Екатерине Медичи страх перед лигистами и желание договориться с зятем. Из Шенонсо, куда она отправилась, чтобы быть к нему ближе, королева-мать сделала ему кое-какие авансы. Он же хорошо знал, что королевская казна пуста, что Генрих III не сможет вести войну в одиночку, что вся страна страдает от голода из-за неурожайного лета. «Почти по всей Франции, — писал Л'Этуаль, — умирающие с голоду люди ходят группами по полям, собирают недозревшие колосья и тут же жуют их, чтобы хоть как-то утолить голод». Толпы нищих наводнили улицы Парижа. Учитывая все это, хоть Генрих и согласился 10 августа на переговоры, он не спешил их начинать, не найдя, кроме того, в предложениях Екатерины «никаких признаков доброй воли».
Решив преодолеть все препятствия. Екатерина пустилась в путь, несмотря на нездоровье и небезопасные дороги, и проникла в самое сердце протестантской страны, слезно увещевая зятя: «Я прошу вас не терзать меня проволочками и доказать, что вы испытываете желание меня видеть, как неоднократно говорили нашим посланцам». Она назначила встречу в Сен-Межсане и прождала его там две недели. «Он издевается надо мной». Генрих с превеликим удовольствием заставлял ее томиться, он мстил за свою мать. Наконец он согласился встретиться с ней в замке Сен-Брис. Он прибыл туда первым вместе с Конде и Ла Тремуйлем. Приехавшая вскоре старая дама заигрывает с ним, обнимает, щекочет своими толстыми пальцами. Может, она пытается нащупать, носит ли он под камзолом кольчугу? Генрих расстегивает камзол и показывает ей свою незащищенную грудь: «Мадам, это не в моих правилах».
Последующий за этим мольеровский диалог был не менее пикантным: «Ну что, сын мой, давайте договоримся». — «За мной дело не станет, это как раз то, чего я желаю». — «Сначала скажите, каковы же ваши желания?» — «Мои желания, мадам, это желания Ваших Величеств». — «Оставим эти церемонии, скажите напрямую, чего вы просите». — «Мадам, я ничего не прошу и прибыл сюда только для того, чтобы получить ваши распоряжения». — «Нет, все же признайтесь без околичностей». — «Мадам, мне не в чем признаваться». Тогда Екатерина прибегает к колкостям, пытаясь его разозлить, потом снова обхаживает, журит, повествует о своих тяготах и огорчениях. «Мадам, эти тяготы вам нравятся и питают вас. Без них вы бы долго не прожили». — «В конце концов, наступил момент истины. Вы думали заполучить рейтаров, а у вас их нет», — сказала она ему. «Мадам, я здесь не для того, чтобы узнать об этом от вас». В заключение они договорились только о коротком перемирии, срок которого истекал через несколько дней, 6 января 1587 г.
Во всем этом нет ничего удивительного, так как, судя по переписке Екатерины и Генриха III, ни он, ни она не собирались идти на уступки. У старой сводни оставался единственный козырь, ее внучка, Кристина Лотарингская. Во время своего пребывания в Оверни Маргарита дала волю своему необузданному темпераменту. Недавно узнали, что в Юссоне она соблазнила своего тюремщика, приставленного к ней братом. Ее безнравственное поведение стало общеизвестным. Учитывая это, можно было расторгнуть брак короля Наваррского и женить его на Кристине. Генрих III воспротивился плану матери, он чтил брачные узы больше, чем сестра: «Я хочу, — писал он, — чтобы ее поместили в таком месте, где муж мог бы ее видеть, когда захочет, чтобы попытаться завести детей». Главное заинтересованное лицо, по-видимому, и не подозревало ни об одном из этих прожектов, и с 18 декабря страсти начали накаляться. Екатерина глумилась над ним. «Сир, — сказал ему герцог Омальский, — вы только думаете, что вы вождь гугенотов. Ваша власть зависит от старейшин Ла Рошели, и без их распоряжения вам не получить ни одного денье». Д'Обинье передал нам его ответ: «Мы не занимаемся денежными делами, ибо среди нас нет итальянцев (сам герцог был из итальянского дома Гонзагов). Я делаю в Ла Рошели все, что хочу, а хочу я только то, что должен».
Гугенотам не терпелось взяться за оружие, они даже попытались захватить королеву-мать в надежде получить за нее большой выкуп. Из Ла Рошели, несмотря на сильный шторм, Генрих отплыл в Тальмон и взял город за четыре дня, потом занял несколько других городов. «Я две недели не спал в постели», после того как рисковал жизнью на передовой и собственноручно рыл траншеи. Он отослал Тюренна в Гасконь и со дня на день ждал немцев. Пришло время направиться к Луаре, но прежде он снова обратился ко всей стране (14 июля 1578 г.) с заявлением. Напомнив о том, что он смог одержать верх над четырьмя или пятью посланными против него армиями, он объявил о своем намерении освободить Францию от тирании Гизов и восстановить власть короля. Но прежде всего нужно было в этом убедить самого короля. Однако Генрих III был еще не готов порвать ради него с Лигой.