Геологи идут на Север
Шрифт:
Через два часа мы в своей уютной, чистой палатке. Александр готовит рагу из баранины. После работы — чертовский аппетит. Поужинав, ложусь отдыхать. Сладко ноют ноги, тепло и усталость охватывают тело. Но сон не приходит.
Александр сначала чистит ружье, а потом достает лоток. На дне лотка вырезаны ложбинки. Позавчера Александр долго обжигал лоток. Нехитрый его инструмент — верное средство для шлихового опробования. Александр поворачивает лоток, словно колдует над ним.
Он готовится к своей любимой работе промывальщика.
— Ну, как?
— Пусто.
— Вот, черт возьми! Попробуй-ка здесь. Здесь
Александр берет пробу. Лицо его становится хмурым.
— Ну?
— Пусто!
Я рассматриваю лоток Александра. На дне лотка — черный шлих и рыжеватые кубики пирита — спутника металла. Но самого металла нет и в помине. С утра до вечера мы бродим по распадкам и горным ключам. Как мне надоела эта однообразная фраза: «Попробуй-ка здесь, Саша» — и не менее однообразный унылый ответ: «Пусто, начальник, пусто».
Мы уже исколесили все окрестности, взяли сотни проб, обработали десятки ключей и распадков. Результаты — самые плачевные. Неудачи злят Александра. Угрюмое выражение не исчезает с его лица. Он совсем замолчал, и только изредка я обмениваюсь с ним короткими фразами:
— Вот здесь надо взять пробу, Саша.
— Посмотрим! — Александр снимает рюкзак и достает лоток. Он набирает в лоток грунт и начинает мыть. Моет он первоклассно. Я люблю наблюдать за его работой. Лоток быстро движется в его руках, снует по воде вперед-назад, вперед-назад. Маленькие волны перекатываются в нем, унося крупную гальку. Вот остались одни эфеля [9] . Александр чуть пробуторивает их скребком и снова осторожно, почти неуловимыми движениями рук, погружает лоток в воду. В его глазах загорается блеск надежды, на губах появляется улыбка. Он кладет на камешек погасшую трубку и, позабыв все на свете, смывает лоток. Я смотрю через его плечо и думаю: «А может быть? А что, если?..» И чтобы продлить минуту неведения, отступаю назад и смотрю на застывшие взлеты сопок.
9
Эфеля — мелкие частицы разрушенных горных пород.
Александр поднимается с корточек и протягивает мне лоток. Все ясно, но я все-таки спрашиваю Александра:
— Н-ну?
— Мы его тут не сеяли…
Александр срывает лиловую кисть кипрея и раздавливает цветок между пальцами. Он промок и сильно устал. Нервное напряжение проходит. Я осматриваюсь вокруг: серые сопки, ржавая земля, мутный таежный ключ, холодные северные цветы. Тоскливо, однообразно и одиноко. Как мне здесь нравилось минуту назад, все казалось таким значительным и своеобразным…
— Не передохнуть ли нам, Саша?
— Передохнем…
Я сушу у костра взятые пробы, рассматривая их в лупу. Потом бережно завертываю в бумажные капсули, нумерую и записываю в дневнике, когда, кем и какое место опробовано. Словом, делаю все, чего требует геологическая документация.
Александр лежит на боку, положив руки под голову. Он напряженно думает, глядя через костер, мимо меня, на сланцевую «щетку». Потом вскакивает и снова с мрачной решимостью разбирает облюбованную «щетку», стучит скребком, разламывает руками камни. Внимательно осматривает сланцевые плитки с «примазкой»,
Александр вылезает на берег; мокрые сапоги лоснятся в бликах, белое кружево пены гаснет на голенищах. Он сердито подходит к костру и роняет лоток.
— Саша?..
— Обмишурился Саша! Вместо ура — караул кричи, — и Александр отводит свою душу невероятной, причудливой руганью. Я невольно разражаюсь хохотом и, чтобы успокоить своего друга, начинаю напевать песенку об отважном капитане, которого уговаривают улыбнуться.
— Фальшиво поешь. Слуха совсем нет. Медведь на ухо наступил! — ухмыляется Александр. Эту оценку трудно оспаривать. Усталые и злые возвращаемся в палатку. Одно утешает: кое-что сделано по определению рельефа глазомерной съемкой в районе хребта Черского…
Первые открытия
Первые дни июня.
Ночи совсем нет. Круглые сутки можно читать, писать, делать вычисления на местности.
На лиственницах брызнула мелкая сетка иголок, и деревья похожи на зеленые облака. Зелень проглядывает из каждой расселины, из-под каждого камня. Болотные кочки обратились в зеленые, колючие шары. Куропатки прочно сидят в гнездах. Их охраняют крикливые самцы. Солнце яростно изливает потоки света и тепла.
Сижу на камне у самой реки и высчитываю быстроту ее течения. Сколько в ней бесполезной энергии! Это сегодня. А завтра сюда придут строители, инженеры, рабочие, здесь возникнут прииски, рудники, рабочие поселки.
Громкий выстрел разрушает мои мечты. Я вскакиваю и смотрю вокруг. Из палатки выбегает Александр. Кто это стрелял? Он размахивает ружьем и тоже смотрит по сторонам.
Раздается второй выстрел, и до нас доносятся крики. Мы бежим вдоль берега, обгоняя друг друга, и за поворотом реки сталкиваемся с Микой. Он сидит верхом на лошади. Синие галифе и высокие резиновые сапоги с отворотами придают его фигуре внушительный вид. У ног его лошади прыгает маленький, черный пес. Рядом шагает молодой якут.
— Что вы, черти, приумолкли? — кричит Мика, прыгая с лошади. — Знакомьтесь — лучший каюр от Зырянки до Индигирки — Данила Слепцов. Комсомолец! Славный парень! Правда, он случайным выстрелом на охоте повредил себе руку.
Молодой якут застенчиво подает нам левую руку. Правую, поврежденную, он прячет за спиной.
«Бесполезный для нас человек! И зачем его взял Мика?» — мелькает у меня досадная мысль.
Мика загорел еще больше. Нос облупился, и только большие глаза по-прежнему весело сверкают. Он торопливо рассказывает нам о своем путешествии в Кыгыл-Балыхтах.
— Тихомиров выполнил свое обещание. Доставил нам лошадок в Кыгыл-Балыхтах. Я взял лучших, — заканчивает свой рассказ Мика.
Теперь у нас восемь лошадей. Транспортом обеспечены.
Весь вечер сидим с Микой над разработкой кругового маршрута. Спорим, миримся и снова спорим по самым разнообразным поводам. Наконец «утрясены» даже ничтожные мелочи предстоящего путешествия. И тогда Мика с серьезным видом объявляет:
— Право давать имена промышленным ключам и долинам предоставляется тому, кто первый откроет их.