Геометрия и Марсельеза

Демьянов Владимир Петрович

Наука ведь не ристалище, не кулачный бой и не предмет личной собственности. Ученый — не жокей на скачках, которому выход соперника даже на «полкорпуса» — уже катастрофа. Наука — система открытая, и сколько бы ни вошло в нее новых идей, она проиграть не может. В этом Монж был абсолютно убежден.

«Когда открытие гения превращается в науку, то каждое открытие, принесенное им в храм знаний, становится здесь общим благом; храм открыт для всех», — справедливо писал Гельвеций.

Психологи различают направленность личную (свои интересы выше остальных), коллективную (интересы коллектива, группы — превыше всего) и деловую (интересы дела всегда выше личных и коллективных, групповых). Монж —

яркий представитель последней группы. Способствовать наибольшему расцвету науки и сделать научное знание достижением как можно большего числа людей — главная цель, которую он преследовал в жизни. Больше всего он был. озабочен тем, чтобы молодые политехники были во всеоружии научно-технических знаний и могли конструировать новые машины, более совершенные, чем те, которые он описывал и анализировал.

Продолжатель дела Монжа математик и инженер Морис Лёви, автор четырехтомного труда по графической статистике, с гордостью говорил в 1877 году Николаю Егоровичу Жуковскому, посетившему Париж, о том, как высоко ценят идеи Монжа ученые Франции. Рассказывая, как изучают механику в технических вузах страны, он подчеркивал, что инженер должен хорошо чувствовать пространство, иначе он не сумеет самостоятельно разрабатывать проекты. Углубленное изучение начертательной геометрии лучше, чем что-либо другое, развивает пространственное мышление. На экзамене по этому предмету, говорил он, к студентам предъявляются суровые требования. Иначе нельзя. Людей, не способных к пространственному мышлению, надо исключать. Политехническая школа должна быть от них освобождена.

Так же относимся мы, продолжал Леви, и к другой дисциплине — геометрической теории механизмов. Ее преподаватели должны быть не менее строги — ведь эта наука помогает выработать инженерное мышление, столь необходимое при проектировании новых машин.

Нет нужды говорить, насколько импонировали Жуковскому будущему «отцу русской авиации», такие мысли о подготовке инженеров, о значении практических приложений геометрии Монжа, о путях развития творческих способностей конструкторов будущего. Он был по стилю научного творчества близок к Монжу и чрезвычайно высоко ценил вклад великого геометра в мировую науку и технику. Человек столь же страстный в научных поисках, столь же убежденный, как и Монж» в мощи научного знания, он имел все основания считать себя преемником создателя основ теории машин и вдохновенно говорить впоследствии:

— Человек полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума!

Вернемся, однако, к Бетанкуру, человеку направленности именно деловой, как и Монж. В России Бетанкур побывал дважды. В первый раз он посетил ее в порядке ознакомления в 1807 году, но тут же поспешил в Париж, где его «Курс построения машин» готовился к изданию. Во второй раз этот «гишпанской службы генерал» приехал в Россию через год, после эрфуртской встречи Наполеона с Александром I, на которой Бетанкур был представлен русскому царю. На самодержца российского он произвел самое благоприятное впечатление, потому и был принят на царскую службу и сразу же произведен в генерал-майоры.

Столь решительный поворот в судьбе выдающегося ученого и инженера объясняется теми обстоятельствами, что деваться ему было некуда: в Испании инквизиция уже считала его еретиком, сносящимся с дьяволом с помощью изобретенного им оптического телеграфа, а во Франции отдаться на суд императора Наполеона, все еще пытавшегося покорить Испанию, этому испанцу было опасно.

Россия приняла Бетанкура превосходно. Очень скоро ему дали чин генерал-лейтенанта и министерство путей сообщения. Это был как раз такой министр, который вполне оправдывал свой титул: он объездил в условиях российского бездорожья всю страну,

усовершенствовал дороги и порты, реконструировал Тульский оружейный завод, построил множество мостов, машин, зданий, включая и крупнейшее для тех времен однопролетное сооружение — здание московского Манежа.

Главная же заслуга Бетанкура перед нашей страной в том, что он в Петербурге, как ранее в Мадриде, создал Институт корпуса инженеров путей сообщения — передовое по тем временам учебное заведение, где, как указывалось в соответствующем манифесте, «науки будут преподаваемы на российском и французском языках».

Этот институт, ныне ЛИИЖТ, Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта, и есть то высшее техническое учебное заведение, где с наибольшей полнотой и в кратчайший исторический срок были реализованы технические и педагогические идеи Монжа. Западная Европа, исключая Францию, еще судила и рядила, а в России уже преподавался курс начертательной геометрии Монжа и курс теории машин.

Париж — Петербург — Москва

Еще ко временам Петра I восходят научные связи России с другими государствами. Основанная по его инициативе в 1725 году Петербургская академия наук быстро завоевала всемирную известность как крупный научный центр. И Европа хорошо знала, каким уважением пользовались в России ученые. «Лучше несколько потерпеть от сурового климата страны льдов, в которой приветствуют муз, чем умереть с голода в стране с умеренным климатом, в которой муз обижают и презирают», — писал тогда швейцарский математик И. Бернулли.

Укрепляли эти связи и Леонард Эйлер, начинавший работать в Петербургской академии еще в двадцатилетнем возрасте, и французские ученые астроном Лаланд, химик Фуркруа и многие другие деятели мировой науки. Уставом академии предусматривалось поддержание тесных связей с учеными других стран, для чего, кроме действительных членов и адьюнктов в нее должны были входить и почетные члены, «чтоб во всех европейских знатнейших государствах по одному было, дабы Академия изо всех мест Европы иметь могла корреспонденцию». Так появились зарубежные корреспонденты.

Но и в русской столице климат порой менялся не в пользу «муз», и нередко забывалось там «дело петрово», о котором так заботился Ломоносов.

Читатель, конечно же, помнит, как возмущена была самодержица российская Екатерина II казнью французского короля. Чтобы оценить силу этого ее возмущения, ознакомимся с указом императрицы. Пылая священным гневом по поводу «замешательства во Франции», она писала:

«Ныне, когда ко всеобщему ужасу в сей нещастной земле преисполнена мера буйства, когда нашлось более семи сот извергов, которые присвоенную ими силу до того во зло употребили, что подняли руки свои на умерщвление помазанника Божия законного их государя… мы почитаем за долг перед Богом и совестию нашей не терпеть между Империей Нашею и францией (заметьте, с маленькой буквы! — В. Д.) никаких сношений».

Отечество в опасности! — кричали парижские санкюлоты. Наша Империя в опасности, вторила им российская императрица — на свой, разумеется, лад. Исключительно заботами о собственном троне продиктованы все параграфы ее указа от первого до того, который тогда именовали «второе на десять», а это значит двенадцатый.

Закрыть кордоны! — так повелела хозяйка России. Она запретила самым категорическим образом «всем подданым Нашим» ездить во Францию, ввозить в Россию ведомости, журналы и прочие периодические сочинения, во Франции издаваемые. «Строжайше возбраняем, — подчеркивала владычица российская, — как сухим путем, так и водою впускать в Империю Нашу из-за границ французов».