Доеденный лисой собачий лай,подобранный – где лыжник леденцовый,на палки продевающий снежок —летит как тень с оторванной спиною,летит, сужаясь в эхо, тянет R,в дагерротипы встав наполовину —когда пойму и эту чертовщину —ты зашифруй меня скорей, скорей,чем эта необъятная странана клетку влезть почти по-черепашьиуспеет, путая следы сякой судьбой —что, если вдуматься – вопрос почти вчерашний,Что слухом видишь? – пса с собакой гулнеразличимы тёмной тишиною —и если лыжник только что заснул,лыжня его становится нороюширокой –
как, бывает, снегопадрастёт над людом местным и неместным,когда его какой-нибудь бомжакв окошке наблюдает слишком честно.Рассыпавшись, вернутся, как фонтан,два тополя, запутавшись в кафтанахдетишек, что скребутся в рукаваху воздуха морозного. Как ранкане заживает голос тощий мой —доеденный, как время, ненадолго —бежит лисой с оторванной спинойи лыжник спит пока ещё негромко:когда – открывшись сбоку – ему богто в морду, то за спину мёртво дышит—не приведи Господь так долго жить,чтоб довелось – и вымолить, и выжить.
«О, воздух, ты, который позабыт…»
О, воздух, ты, который позабытв гусиной стае, ставшей моей плотью[почти что крайней], где Хироном сшити прожит маслянистою любовью.Бензина россыпью на негустой воде,на отраженье жжёном и тяжёломлежишь, как два любовника в траве,и шевелишь в ней узкой головою…О ты, который выжит и нашит,как туз бубновый на кленовой жабре,ты из меня – щеглом из тьмы – дрожишьи жабой голоса во рту тодлишь, что умираешь.
«Войным-война здесь, Катя, непогода…»
Войным-война здесь, Катя, непогодапо воздуху вползает запах йодапо тростнику китайскому – породарешает всё за нас, как за удода(о!) этот запах кухонный, пернатый,что отстаёт от до-стихов – как датыскажи ещё кому-то: «запах йода…» —и морщится [в нутро своё] природа.О, этот воздух (йэ!) катеринбургский:волной идут кретины на этрусков —во их главе Улисс [почти] маячит —он наблатыканый ХИММАШ переиначит.Здесь, на резиновых деревьях, спят наречья —как дым до дыр самим себе переча,И запах спирта вьёт в песочницах гнездо,растягивая жизнь до самой ДО.Храни, мой дым [почти что папиросный],царапины [а вовсе не вопросы]в коленках, сорваных когда войным-войнабыла ещё весома и больна —о, белый запах меж пустопорожних —нас обучил быть-лить неосторожный[всё больше в горло] [больше горлом] йодиз чернозёма как трава рот в рот
«Сидит обманкой в поплавке…»
Сидит обманкой в поплавкекузнечик нашей бытовухи —поклёвка ходит налегкеи лижет спирту руки,и рыбы светят из-под водмохнатым светом глаза,везут стихи во мгле подводживых три водолаза,сидят в прозрачной немотев каком-нибудь Тагиле,ладонью водят по водев неслышимом здесь стилев услышимом и там и здеськузнечике пропащем.Сидит обманкой в поплавке,что умирать не страшно,что если бог какой-то есть —то снег к Тагилу жмётся(от холода его слепой)в собачьи стаи бьётся.Там – говорящий поплавокменя обманкой лечит:чем ближе смерть – плотнее бог,чем наст – прозрачней речи
«Скрипящая пружина слепоты…»
Скрипящая пружина слепотывытягивает светом из нутраживотного февральской густотызамеса воздух – будто здесь горавсе семечки подсолнечные жмётв ладони додекретной темнотыу масляного временного рта —открытые для неба так пусты.Я выучил уральский разговортатарских веток, бьющихся в окно,скрипит пружина воздуха внутриозона. Начинается озноб —так
начинает смерть с тобою жить,и разливает по бутылкам свет,и кормит жизнь свою по выдоху с руки,и зашивает снег сугробам в лоб.Иди же, мальчик, звуком поищиневнятный выход ангелу отсель —на лисьей горке плавают лещи,сверяя скрип дочеловечьих тел.иди же, мальчик, гендером иди,свистящим переносом словаряпочти что птичьего, его почав, почтивнутри гнездовья своего горя,по воздуху за богом приходи,и жуй косноязычие его —кому понятны ангелы твои,в февральском масле вяленые врозь?кому понятно, что мы говорим —разбитые на биографий лёд?Свет переполнил сумерки свои,чтоб боже правый смог усечь наш рот.
Деревянный вертолёт
взаимно тихо говоритиз досок сбитая зима:ты не умрёшь с тоски [с тоскине сходят] не взойдя с умаи всходы у дурных времёнкак входы в торфяные мглыоткрыты пальцами собакпещерных – до земли голыи деревянный вертолётбормочет дым из глубиныгорит по тихому как лёдиз нефтяного дна водыно не взаимны голосаиз досок сбитая зимавыгуливает смерть своюи лает будто снег в саняхей деревянный вертолётлетящий от зимы на светпотрескавшимся языкомкровавый слизывает следс лопаты лижет свой языккак пёс дурея от кровидо крови [разодрав животземной у жестяной воды]
Собачья голова
волен Гулливер в собакечто собака в Гулливерев суете и вере едутв некоем прощальном сквереа обратно едут людикак растения обвитымрамором и снежной крошкойпоигрушечно убитысшиты Гулливер с собакойи собака с головоютень проходит между ножницсизым веком на кускикамень ножницы водицешьют и гроб и рукавицынабирают в тень собакигулливеровой тоски
«И вот, придумав, что любим…»
Фёдору
И вот, придумав, что любимна свете тот, что богнебог —горит на кровяном огнетрамвай печальный без стихов:без рельсов заезжает онв дома, где нет ни этажей,ни жителей, и бьётся кровьстеклянных голубых стрижей.Светлеет в крове – богнебогпретерпевает, что простим,и ощущает здесь подлог —когда не рай, а всё же лимб,когда трамвай порожний спит,прильнувши краешку окна,когда с той стороны землиушедший смотрит на меня,с той стороны реки, с водысдувая свежей почвы вдох —приходит дно, приходит сыни срамно богу, что – не бог.
«На птичьем рынке – торфяной язык…»
Евгении Извариной
На птичьем рынке – торфяной язык —читавший арамейски – разумеет:поди налево, если не убит,поди направо – видишь: там светлеет.На каждый полумёртвый светофор,на всякий крестоцветный – без базара,как птица в клетке, по карманам вор:он кормится – прости – ему так надо.Исполнив эту глиняную печьи перечни свои опустошивши —поищешь свет, а он – ни там ни здесь,как зёма, из-под почвы тихо свищет.
«Сминая бумажную воду…»
Сминая бумажную водуНе дышит свинцовый карасьИдёт с той [почти по богу]по воздуху вверх накренясьон жабры свои не шнурует,шифрует под речь чёрный или если дорвётся до сушито верно поймёт, что он был,сминая, царапая оду,глазея в чудовищный страх,что с точностью неба не спорятв бумажных и рваных потьмах.
