Георгий Брянцев По ту сторону фронта
Шрифт:
— Узнаешь, если покажем? — спросил Пушкарев.
— Узнаю! Ведите! — решительно заявил Сурко.
— Так. Еще один момент, — сказал Зарубин и от волнения встал. — Как называется твоя деревня?
— Выселки.
Командир бригады взглянул на Кострова. Ту же деревню назвал и Беляк.
— Да, все ясно, — произнес Костров. — И Редькина звать Василием. Вы фамилию владельца дома знаете? — обратился он к Сурко.
— А как же! Волохов…
Сурко охарактеризовал Волохова. В далеком прошлом, в годы нэпа, Волохов держал в деревне лавку, а в хозяйстве у него постоянно работали батраки. В период
Теперь не было сомнений в том, что провокация с эшелоном была задумана сыном Волохова и Редькиным совместно, по заданию врага.
— Я думаю, что Редькина мы вызывать не будем, — сказал Зарубин, — а поймаем его, как говорят, с поличным. А товарища Сурко отпустим.
Возражений не было. Сурко поблагодарили и отпустили. Когда он ушел, Зарубин сказал:
— Я думаю, что мы не ошибемся, если представим его к награде…
Пушкарев поднял руку.
— Я — за. Могу даже и вторую поднять. Уверен, что полковник Гурамишвили нас поддержит.
Подошла суббота, которую все ждали с особенным нетерпением. Был принят план, разработанный Костровым и Снежко еще в городе вместе с Беляком. Во второй половине дня Костров, Бойко и Снежко отправились на лыжах в леспромхоз, где должны были переночевать у старосты, а назавтра, в воскресенье, не позднее шести вечера появиться в деревне Выселки, в доме Волохова.
Метель прекратилась утром. С полдня начал крепчать мороз, и снег звонко похрустывал под ногами. По знакомой дороге трое партизан быстро добрались до леспромхоза.
Староста Полищук пожаловался, что ночью у него со двора увели полугодовалого поросенка. Он сидел в комнате, слушая разговор гостей, и то и дело вздыхал.
— В чем дело, старина? Чего вздыхаешь? — поинтересовался Снежко.
— Про порося никак забыть не могу. Жалко! С него бы моя старуха такого кабанчика выпестовала… И надо же греху случиться. А я мечтал пару окорочков вам в лес послать…
— Ну, не горюй, — успокоил его Снежко.
— А мы и без окороков перезимуем, — добавил Бойко. — Оно, конечно, заманчиво ветчинки покушать. Да еще запеченной в тесте, с такой поджаристой корочкой. Я бы, откровенно говоря, не против. Как вы смотрите, Георгий Владимирович?
— Да ну вас, — отмахнулся тот. — Не дразните.
— В общем, не горюй, еще наживешь и тогда с нами поделишься, — сказал Снежко.
Полищук ухмыльнулся, почесал поясницу.
— А чего мне наживать? У меня еще пара есть. Правда, не такие, поменьше.
Все дружно рассмеялись.
— Этих-то не украдут, — продолжал он. — Я их в лесу держу, в землянке. Тоже растут подходящие…
— Значит, будут окорока? Тогда плюй на все и ложись спать, — посоветовал Бойко, — Может быть, у какого-нибудь бедолаги нет мясца к Новому году, вот он и решил одолжить у старосты. Небось, уверен, что староста уж себе добудет мяса. — И Бойко решительно полез на печь, давая понять, что разговор окончен и пора спать.
Снежко
Было уже без пяти шесть. Шли без опаски, зная, что в этой деревне, стоящей у самого леса, оккупанты бывают очень редко, наездами,
На стук вышел Волохов, босой, в нижней рубахе. Росту он был небольшого, узкий в плечах, с бородкой клинышком. Маленькие, глубоко запавшие глаза внимательно осматривали незнакомых людей. Но никаких признаков волнения и беспокойства он не проявил. Упрятав ладони под мышками и поеживаясь от холода, он скорее с любопытством, нежели с тревогой, поглядывал на гостей.
«Совесть чернее ночи, а не трусит, — подумал Бойко. — Видать, стреляный волк».
— Волохов? — спросил капитан Костров, обивая хворостинкой заснеженные сапоги.
— Точно так. А вам кого надо?
— Вас и надо. Привет вам от Ганса. Он просил передать, что сено подсохло.
— Ну и хорошо, и замечательно. Прошу в хоромы, — засуетился Волохов.
В пятистенной, с большими сенями избе было светло и жарко. Окна замаскированы. В первой комнате стоял стол, накрытый цветистой клеенкой, в одном углу висела большая икона, в другом, на маленьком столике, блестел начищенный медный самовар, в простенке между окон тикали ходики.
— Прошу садиться, дорогие гости, — пригласил Волохов и крикнул: — Варвара!
Из соседней комнаты открылась дверь, и у порога встала рослая, рябая, лет тридцати женщина.
Костров подумал, что это, вероятно, дочь Волохова, муж которой находится в Германии.
— Ну? — довольно недружелюбно спросила она Волохова, не сочтя нужным поздороваться с вошедшими.
— Достань-ка нам яблочков моченых… мисочку.
Варвара не торопилась исполнять приказание, и когда Костров заявил, что они сыты и ничего не хотят, она повернулась и скрылась опять в той комнате, из которой только что вышла.
— Скоро ожидаете? — спросил Костров, не назвав ни имени, ни фамилии человека, которого он имеет в виду.
— Да, Василий Андрианович аккуратный человек, — ответил Волохов и посмотрел на ходики. — Он себя долго ждать не заставит.
Хозяин оказался прав. Не прошло и пяти минут, как к дому подкатил кто-то на лыжах. Костров и Бойко насторожились.
Волохов привстал.
— Повстречать надо Андриановича. Это он пожаловал.
— Сиди! — приказал Бойко, глядя на Волохова тяжелым, недобрым взглядом.
Тот оторопело посмотрел на гостей, не находя, видимо, объяснений столь быстрой перемене тона.
Слышно было, как заскрипела дверь. Потом раздался знакомый Кострову голос Редькина:
— Волохов! Пес старый! Где пропал?
— Тут я… Здесь… Проходи, Василий Андрианович, — отозвался хозяин и поочередно поглядел на Кострова и Бойко, как бы спрашивая: «Так я или не так ответил?»
— Не опоздал я? — вновь заговорил Редькин.
— Нет, нет, боже упаси…
Наконец дверь открылась и ввалился Редькин. Автомат висел у него за спиной. Предатель был уверен, что его здесь встретят радушно, и ничего не опасался. Увидев Кострова и командира отряда Бойко, он озлобленно и тревожно уставился на них, но тут же спохватился и попытался изобразить на своем лице улыбку.