Георгий Брянцев По ту сторону фронта
Шрифт:
— А вы как сюда попали, товарищи командиры? — спросил он.
От слова «командиры» Волохов беспокойно заерзал на скамье. Он, кажется, начинал соображать, с кем имеет дело.
— Руки вверх! — приказал Костров и навел на предателя пистолет.
— Быстрее шевелись! — прикрикнул Бойко.
Он подошел к Редькину, сорвал с него автомат, нож, обшарил его карманы.
— Не ожидал, что так получится? — спросил Бойко.
— Нет! — делая вид, что ничего не понимает в происшедшем, ответил Редькин.
— Частенько бывал в этом доме?
—
— А ротенфюрера, которого я из-за реки привел, помнишь?
— Нет…
— Давно продался, подлец?
— Нет…
— Недавно! — усмехнулся Костров. — Ну, ладно. Нам нет времени твои «неканья» слушать.
— В лагере у тебя, надеюсь, язык развяжется, — добавил Бойко.
Редькину и Волохову завернули назад руки и прочно связали их.
— Вперед, марш! — скомандовал Костров.
На улице поджидал Снежко.
— Все в порядке, — шепнул он на ухо капитану, — староста подкатил на паре… быстро довезет.
Не успел Костров по возвращении рассказать об удачно проведенной операции, как вошедший в землянку дежурный доложил командиру бригады, что крестьянин Сурко хочет его видеть.
Зарубин недоуменно пожал плечами. «Неужели опять какая-нибудь новость? Может быть, что-либо спутали или не того, кого надо, взяли?»
— Веди его сюда, — приказал он дежурному.
Вошел Сурко. В его всклокоченной редкой бороде и в усах торчали сосульки, и с них сразу же начали падать капли.
— Прямо сюда пришел и не побоялся? — спросил его Зарубин…
— Теперь уже не боязно. Сволочугу убрали. Я наблюдал все время…
— Его взяли? — задал вопрос Костров.
— Его.
— Какие же ты новости еще принес? — поинтересовался Зарубин.
Сурко доложил. После того как увели Редькина и Волохова, примерно через час к дому на санях подъехали двое. Один из приехавших, по словам Сурко, старик, вылез из саней, вошел в избу и через несколько минут вышел оттуда с дочерью Волохова. Та ему что-то говорила, а старик расспрашивал. Потом, сев в сани, он со своим спутником укатил обратно.
Сурко считал, что Костров и Бойко допустили оплошность. Следовало не торопиться с уходом из дома, а подождать часок. Тогда бы удалось захватить еще двух фашистских приспешников.
На этот раз Сурко явно ошибался. Неизвестным стариком и «фашистским приспешником» был, вне всяких сомнений, Дмитрий Карпович Беляк. Было условлено, что он появится в деревне не ранее семи вечера и желательно с кем-нибудь из свидетелей. Беляк так и поступил, захватив с собою одного из работников управы.
— Этот неизвестный, что заходил в дом, действительно старик? — спросил Добрынин.
— Не хочу брехать… — ответил Сурко. — Ночью можно и ошибиться… По голосу вроде как пожилой.
— Ладно, товарищ Сурко. Спасибо, что пришел и сообщил, — поблагодарил его Зарубин. — Если еще раз появится — скажи, мы его подкараулим и словим… Обязательно словим, — добавил он, сдерживая улыбку.
— Да нет, теперь его не споймать, — с разочарованием заметил Сурко.
—
— Еще есть дело.
Сурко расстегнул полушубок, достал из внутреннего кармана пиджака небольшой голубой конверт и подал его Зарубину.
Не поинтересовавшись, кому адресовано письмо, Зарубин разорвал конверт, извлек из него маленький листок бумаги и, быстро пробежав глазами, обвел всех недоуменным взглядом.
— Не понимаю. Убейте — ничего не понимаю! — И он прочел вслух: — «Дорогие товарищи! Я жив. Далеко меня завезли, но теперь я уже близко от родного края. Доберусь или подохну. Ваш Бакланов».
Рузметов растерянно поднялся с места.
— Тьфу… Тьфу, — сплюнул Пушкарев, — что-то невдомек мне. Дай-ка я сам прочитаю. — И, взяв из рук Зарубина письмо, медленно прочел его вслух.
— Ничего не происходит в природе такого, что не должно происходить, — съязвил Добрынин.
— Да, да… — подхватил Пушкарев. — Вот именно так и выходит.
— Воскрес из мертвых! — радостно воскликнул Рузметов. — Значит, при взрыве в гостинице он не погиб. А мы его зачислили в покойники. Вот узнает Беляк!…
— Значит, жить ему сто лет! — рассмеялся Зарубин.
— Как же попало к тебе это письмо? — спросил Костров у Сурко.
— Жена Бакланова живет по соседству. Она и передала.
Как попало письмо к Баклановой, Сурко не знал.
5
Ночь. Канун Нового сорок третьего года. Большая заснеженная поляна, огражденная черной стеной леса. Снег по колено, пушистый, мягкий. Мороз — за тридцать градусов. Лес угрюм и молчалив.
Партизаны слушают своего начальника штаба. Рузметов посматривает на часы и говорит спокойно, не торопясь, дорожа каждым словом:
— Наступление наших войск продолжается. Эта весть, пожалуй, самая радостная для сердца советского человека, сердца партизана. Красная армия идет на запад. Удар за ударом наносит она зарвавшимся гитлеровцам. Только в среднем течении Дона за последние десять дней бойцы Красной армии освободили от оккупантов более восьмисот населенных пунктов…
Пар от дыхания сотен людей клубами поднимается в морозный воздух и тает в нем. Мигают огоньки цигарок. Партизаны вслушиваются в каждое слово молодого командира. Все надо запомнить. Завтра многие из них пойдут в села и расскажут крестьянам о последних событиях на фронте, сообщат, сколько взято пленных, сколько разбито и захвачено немецких танков, орудий, сколько сбито самолетов, какие потери понес враг в живой силе. Народ знает, что победа измеряется не только пройденными километрами.
— Слово за нами, товарищи! — продолжал Рузметов. — Новый год надо отметить новыми ударами. Мы сегодня в штабе бригады рассмотрели и утвердили план тринадцати операций. Есть среди них простые и сложные, большие и малые, трудные и легкие, но все их надо осуществить. Это дело партизанской чести. И крайний срок — завтрашняя ночь…