Георгий Брянцев По ту сторону фронта
Шрифт:
— Кстати, как фамилия того негодяя, который украл первый мешок? Я что-то не припомню… — спросил он.
— Редькин, — подсказал Костров.
— Так вы идете или нет? — начиная сердиться, спросил Пушкарев. — Сурко сидит на передовой заставе.
— Идем, идем, — успокоил его командир бригады, надевая полушубок.
Костров тоже оделся, и втроем они вышли наружу.
Сумерки сгустились. Низкие облака закрыли небо, звезды. По-прежнему мела пороша, ветер бросал в лицо сухой, колючий снег, и даже на близком расстоянии трудно было что-нибудь
Шагая следом за Зарубиным, Костров думал о том, что такая погода на руку его разведчикам, которых он разослал сегодня на задания. «При такой темноте можно пройти под носом у часового, и он не заметит, а если и заметит, так нетрудно скрыться».
Зарубина беспокоило другое.
«Редькин… это тот самый Редькин, который принес в ноябре сведения о прохождении эшелона со скотом, — думал он. — Чем же тогда окончилась эта темная история? Кажется, ничем. Как же это могло случиться? Что помешало нам до конца проверить, кто именно все перепутал?»
— Георгий Владимирович, — обратился Зарубин к шедшему сзади начальнику разведки, — вы помните тот случай, когда Бойко нарвался на эшелон с боеприпасами и потерял людей?
— Очень хорошо помню. С этим случаем тоже связана фамилия Редькина.
— Совершенно верно, — отозвался Зарубин. — История была довольно странная, а мы о ней забыли и успокоились.
— Напрасно вы так думаете, — осторожно возразил Костров. — Я проводил проверку.
— Интересно! И что же она дала?
Костров рассказал. Через своих разведчиков, работающих на железной дороге, он установил точно, что в те дни станция никакого эшелона с рогатым скотом не пропускала и не формировала. Телеграфист, на которого ссылался Редькин, действительно работал и продолжает работать на станции. Это молодой парень, сын бывшего торговца. Люди Кострова характеризуют его как прихвостня оккупантов.
— Но тут есть другое обстоятельство, — добавил Костров. — Ведь Бойко организовал засаду не на том участке, где рекомендовал нам Редькин, а зашел вперед на восемь километров. А на тот участок, как сообщают наши железнодорожники, выходил ночью немецкий бронепоезд. Вот в чем дело…
— Значит, если бы Бойко не изменил маршрута, то мог бы иметь дело с бронепоездом?
— Так получается.
— Совсем интересно! Чьих же это рук дело: телеграфиста или Редькина?
— Затрудняюсь ответить. Редькин ничего объяснить не может, я с ним говорил еще два раза. Он только твердит: «За что купил, за то и продал, и не путайте меня».
Зарубин задумался. Этот Редькин определенно не внушал доверия. Во-первых, хищение парашютного мешка, во-вторых, эта история с эшелоном, с каким-то телеграфистом. Поднималась досада на самого себя. Надо было давно заняться Редькиным, не спускать с него глаз и добиться полной ясности.
«Тут я прошляпил, — ругнул себя Зарубин. — И дело надо исправить».
Шедший впереди Пушкарев остановился, подождал отставших от него Зарубина и Кострова, а когда те приблизились, вдруг рассмеялся.
— Что случилось? — удивленно
— Да я все думаю об этом человеке с большой буквы, — сказал Пушкарев и зашагал вперед. — Хитрый мужичонка! До чего же хитрый! Не хочет идти в лагерь. Дошел до заставы, вызвал Рузметова. «Дальше, — говорит, — ходу мне нет, потому как разговор у меня секретный, а у вас есть люди ненадежные». Вы слыхали?
— Так и сказал?!
— Да, да.
— А что за секретный разговор?
— Не сказал даже Рузметову, требует главного. «Я, — говорит, — его хорошо помню».
Передовая застава размещалась в большой, глубокой, с амбразурами землянке, расположенной в километре от лагеря и тщательно замаскированной снегом и молодыми елками.
Около землянки стоял с автоматом дедушка Макуха.
— Дежурим, старик? — весело спросил Пушкарев.
— Дежурим, хлопчик, — ответил дед. — Табачком не побалуешь?
Пушкарев вынул из кармана кисет.
— Идите, а то у Усмана с тоски зубы заболят. Этот лохмотник со своей военной тайной сидит и молчит.
В землянке, около железной печурки, разогретой докрасна, сидели на низких чурбачках друг против друга Сурко и Рузметов. Молчание, видимо, длилось долго, потому что Рузметов, увидев вошедших, облегченно вздохнул.
Сурко, одетый в невероятно изодранный полушубок, встал, быстро оглядел вошедших и, узнав в них старых знакомых, поздоровался.
Все расселись на чурбачках возле печи.
— Опять с радостной вестью? — спросил Зарубин, доставая табак и бумагу.
Сурко отрицательно помотал головой и покосился на двери.
— Там все в порядке, — сказал Зарубин.
Тем не менее Сурко, наклонившись вперед, тихо, вполголоса начал говорить:
— Среди вас есть предатель… Он приходит в деревню, встречается с подозрительными людьми и опять исчезает. Я проследил его.
Воцарилась минутная тишина.
— Почему ты решил, что он предатель? — спросил Пушкарев.
Сурко нахмурился.
— Напрасно говорить не буду, — отрубил он. — Предатель самый настоящий. Приходит он в дом бандюги, у которого сын работает на фашистов, а зять по своей воле в Германию уехал. Был случай, когда в доме сидел гестаповец, а ваш партизан зашел туда и вышел целым и еще под хмельком. Это что, не предатель? Определенно предатель!
Зарубин попросил описать наружность партизана, заподозренного в предательстве.
По словам Сурко, это был человек высокого роста, немного сутуловатый; черты лица у него не совсем правильные, волосы рыжие, редкие. Носит сейчас треух.
— Насчет фамилии не скажу, потому как не знаю, — добавил Сурко, — но опознать смогу и промаху не дам.
Все напряженно старались представить, кто из партизан подходил под эти приметы. И тут Кострову пришла в голову мысль, навеянная разговором по дороге.
— Не Редькин ли? — произнес он не совсем уверенно.
Все подтвердили это предположение. Да, приметы совпадали: рост, сутулость, редкие рыжие волосы.