Герцог и я
Шрифт:
Пролог
Рождение Саймона Артура Генри Фицрэнольфа Бассета, графа Клайвдона, отпраздновали с большой пышностью. В течение нескольких часов звенели колокола, шампанское лилось рекой в каждом уголке величественного замка, которому предстояло стать домом для новорожденного, и почти все жители селения Клайвдон оставили работу, чтобы принять участие в праздновании, устроенном отцом появившегося на свет крошки графа.
— Да, — глубокомысленно изрек местный пекарь, обращаясь к местному кузнецу, — это тебе не просто ребенок родился.
И он был совершенно
С плачущим ребенком на руках счастливый гордый отец стоял сейчас возле дверей в спальню жены. Ему было уже за сорок, и все последние годы он с завистью наблюдал, как у его старых друзей — графов и герцогов — один за другим рождались наследники. Не всегда сразу, порой им предшествовали девочки, но так долго, как у него, ожидания не длились, и родители обретали наконец уверенность, что их род будет продолжен, а титул сохранен.
Такой уверенности очень долго не было у герцога Гастингса. За пятнадцать лет супружеской жизни его жена пять раз беременела, но только дважды это кончалось родами, и оба раза на свет появлялись мертвые младенцы. После очередной беременности, завершившейся на шестом месяце сильнейшим кровотечением, врачи строго предупредили супругов, что те должны оставить попытки зачать ребенка, ибо нельзя подвергать жизнь ее светлости герцогини опасности: она слишком болезненна, слишком хрупка и — добавляли врачи изысканно вежливо — уже не так молода для родов. Герцогу ничего не оставалось, как смириться с приговором судьбы, с тем, что славный род Гастингсов прервется на нем.
Однако герцогиня, да благословит ее Господь, не желала покориться судьбе, ибо хорошо знала свое предназначение в этой жизни, а потому месяцев через пять после перенесенных страданий вновь отворила дверь, соединяющую ее спальню со спальней супруга, и герцог возобновил свои усилия зачать сына.
Спустя несколько месяцев она уведомила герцога, что снова беременна, но эта новость не вдохнула в него надежду, поскольку он уже совсем разуверился в благоприятном исходе. Герцогиню сразу уложили в постель, врач наносил ежедневные визиты, несколько раз герцог приглашал из Лондона за баснословные деньги знаменитого врача, которого уговорил затем за еще большую сумму оставить на время практику в столице и поселиться в замке Клайвдон.
Настроение герцога переменилось. У него появилась надежда, она крепла с каждым днем, и он был почти уже уверен, что обретет наследника и герцогский титул не уйдет из семьи
Герцогиня страдала от болей, и знаменитый доктор велел подложить под нее подушки. Тогда будет лучше действовать земное тяготение, туманно объяснил он. Герцог счел эти слова весьма значительными и на свой страх и риск приказал
И вот наступил решающий момент. Все в замке молились за герцога, который так жаждал наследника, а некоторые не забывали помолиться и за герцогиню, которая худела, бледнела и становилась все меньше по мере того, как ее чрево делалось больше. Те, кто верил в благополучный исход, были почти убеждены, что снова родится девочка, и дай Бог, чтобы она не присоединилась к тем двум, чьи могилки можно видеть на соседнем кладбище.
Когда стоны и крики супруги сделались громче и стали раздаваться чаще, герцог ворвался в спальню, несмотря на протесты доктора, акушерки и служанки герцогини. Он оставался там и когда начались роды, чтобы скорее, как можно скорее узнать пол младенца.
Вот появилась головка, плечи… Все склонились над извивающейся от боли роженицей и…
И герцог Гастингс убедился, что Бог существует и что Он благосклонен к их семейству. Супруг едва дождался, пока акушерка обмыла новорожденного, тут же схватил его на руки и вышел в большую залу, чтобы показать всем собравшимся.
— У меня сын! — крикнул он, — Чудесный маленький сын!
И пока находившиеся в зале радовались, всхлипывали и поздравляли хозяина, тот не сводил глаз с крошечного существа и бормотал:
— Ты прекрасен. Ты настоящий Гастингс. Ты — мой!
Он был готов вынести ребенка из замка, чтобы решительно все убедились, что родился именно мальчик, но на дворе был ранний апрель, и акушерка забрала младенца и вернула матери. Тогда герцог велел оседлать одного из лучших призовых коней и выехал за ворота, так как был не в силах усидеть в замке и хотел рассказать о своем счастье каждому встречному и поперечному — любому, кто готов слушать.
Тем временем у роженицы никак не унималось кровотечение, врач ничего не мог поделать, она впала в беспамятство и тихо скончалась.
Герцог искренне скорбел о ее кончине. Нет, он никогда не любил ее, и она его тоже, но оба сохраняли друг к другу дружеские чувства. Ему всегда нужен был от нее только наследник, и он его наконец получил. Так что можно было заключить, что она оказалась достойной женой. Он велел, чтобы у ее могильного памятника каждую неделю, невзирая на время года, появлялись свежие цветы и чтобы ее портрет переместили из гостиной в большую залу — туда, где висят портреты самых почтенных членов семейства.
Потом он всецело занялся воспитанием сына.
Впрочем, нельзя сказать, что у него появилось очень много дел в связи с этим, особенно в первые месяцы: ведь ребенка было еще рано учить ответственности за принадлежащие ему земельные угодья и за людей, живущих и работающих там. Герцог это понимал и, оставив сына на попечение няни, отправился в Лондон, где продолжал заниматься тем же, чем до счастливого события, то есть почти ничем, с той лишь разницей, что теперь неустанно говорил о сыне и заставлял всех, не исключая самого короля, любоваться его портретом, который был заказан вскоре после того, как ребенок родился.