Герцог и я
Шрифт:
Дафна коснулась его руки.
— Ты давно уже не тот мальчик, с которым отец поступил так неоправданно жестоко.
— Да, знаю.
Он старался не смотреть на нее.
— Саймон, посмотри мне в глаза… — И когда он сделал это, повторила:
— Ты не тот, а совсем другой.
— Я знаю, — ответил он с легким раздражением.
— Знаешь, но не вполне уверен. Черт, что за настойчивость!
— Дафна, я же говорю, что я з-з…
— Тише. — Она ласково провела рукой по его щеке. — Тебе следует понять, что все это уже давно прошло. Кануло в вечность. Ты другой…
— Но я не могу…
— Можешь. И для этого должен раз и навсегда выйти из-под его влияния… Из-под гнета отца и всего, что с ним связано. Запретить ему диктовать тебе чувства и поступки. — Она положила руку ему на колено: ей нужно /было ощутить взаимосвязь с ним, с его телом. С душой. Ей казалось, что если она потеряет его сейчас, то уже никогда не найдет. — Не приходило тебе в голову, Саймон, что как раз истинная семья могла бы помочь избавиться от твоего наваждения — от бесплодной жажды мести, от тяжкого груза воспоминаний? Настоящая семья, в которой дети…
— Если он получит внука, — чуть слышно произнес Саймон, — это будет его победа.
— Это будет твоя победа, Саймон… Наша победа… И не он его получит, а мы…
Он ничего не отвечал. Дафна чувствовала, как он дрожит.
— Если ты не хочешь иметь детей оттого, что это против твоих желаний, чувств, Саймон, — это одно. С этим можно спорить, но нельзя в конце концов не согласиться. Но если ты решил отнять у себя счастье отцовства из-за ненависти к другому человеку… мертвому… то, прости меня, иначе как трусом назвать тебя нельзя. — Она почувствовала, как он весь напрягся, была готова к тому, что он сейчас взорвется и выплеснет на нее все раздражение и гнев, но продолжала говорить тихим, ровным голосом:
— Ты должен… обязан жить своей собственной жизнью, оставив в прошлом покойного отца и связанные с ним воспоминания. Иначе жить невозможно. Тот период давно закончился. Наступил новый… Пойми это.
Саймон покачал головой. Она испугалась, увидев его глаза, — в них было отчаяние, безысходность.
— Тебе не понять… — с трудом выговорил он. — Мной чуть не с детства управляет это чувство… я сроднился с ним… Отмщение… ненависть… Благодаря ему я превозмог свой дефект… если превозмог… Благодаря ему стал учиться… достиг каких-то успехов… Благодаря…
— Нет! — прервала его Дафна. — Нет, Саймон! Только благодаря себе. Самому себе! Поверь мне… Я уже неплохо знаю тебя… твой ум, благородство, смелость… И уверена: даже если бы отец любил тебя и относился по-другому, ты все равно был бы точно таким, какой есть… каким сам себя сделал…
Он опять покачал головой и собрался возразить, но она сжала ему руку, умоляя ничего не говорить.
После продолжительного молчания, когда ей уже показалось, что она окончательно потеряла его, раздался его шепот, прозвучавший для нее, как громкий крик:
— Я так хочу быть счастливым.
— Ты будешь! — воскликнула она, обнимая его обеими руками. — Клянусь тебе, будешь!
Глава 21
…а герцог Гастингс, между прочим, вернулся в Лондон!..
«Светская
Саймон молчал на протяжении почти всего обратного пути, когда они медленно ехали через Гайд-парк и потом по улицам, сидя вдвоем на его коне. Несмотря на уверения Дафны, что она вполне оправилась от падения, он настоял, чтобы она села к нему в седло, а сам вскочил позади нее. Лошадь Дафны, испугавшуюся не меньше хозяйки, они нашли в нескольких десятках ярдов от них, и Саймон привязал ее к своему коню.
По дороге к центру Лондона Саймон много думал о словах Дафны, о том, что не может без нее жить (даже без ее ребенка, если тот был бы сейчас у нее в чреве); не может не видеть ее каждый день, не слышать ее голоса… Словом, понял, что любит ее по-настоящему — если ощущение того, что присутствие человека тебе необходимо, свидетельствует о настоящей любви.
Как только они спешились у дверей дома и вошли в холл, то, к своему удивлению, оказались лицом к лицу с тремя братьями Бриджертон.
— Какого дьявола вы пожаловали ко мне в дом без приглашения? — не слишком приветливо спросил Саймон, которому сейчас больше всего на свете хотелось остаться наедине с Дафной, а не тратить время на беседу с тремя, судя по их виду, воинственно настроенными молодыми людьми.
— Мы слышали, что ты вернулся, — сказал Энтони.
— Как видишь, это в самом деле так, — подтвердил Саймон. — А теперь можете убираться!
— Не так быстро, — сказал Бенедикт. Саймон повернулся к Дафне:
— Кого из них, как ты полагаешь, мне следует выкинуть первым?
— У меня нет особых предпочтений, — с улыбкой ответила она.
— Зато у нас есть к Саймону несколько вопросов, — сказал Колин, — которые следует решить, прежде чем мы позволим ему оставить Дафну в его доме.
— Что? — крикнула Дафна. — Что ты мелешь?
— Она моя жена! — прорычал Саймон.
— Она наша сестра! — в тон ему ответил Энтони. — И она несчастна с тобой!
— Это не ваше дело! — снова закричала Дафна. — Придержите языки!
— Все, что касается тебя, — наше дело! — возразил Бенедикт.
— Все, что касается ее, — только мое дело! — завопил Саймон. — Убирайтесь из моего дома!
Некоторое время стоял сплошной крик, никто никого не слушал.
Первым, кто несколько снизил тон, был, как ни странно, Энтони.
— Извини, Дафф, — сказал он, — но мы не можем терпеть того, что происходит между тобой и Саймоном.
— Вы повредились умом, дорогие братья, — сердито произнесла Дафна. — Откуда вы знаете, что именно происходит между нами? Читаете «Хронику» леди Уислдаун? Я вам ничего об этом не говорила, по-моему. Еще раз повторяю: это не ваше дело!
Колин снова выступил вперед.
— Мы не уйдем отсюда, пока не получим подтверждения, что Саймон любит тебя!
Дафна даже побледнела от наглого требования этого мальчишки, но, с другой стороны, ей пришло в голову, что и сама она после всего происшедшего не возражала бы против такого подтверждения. Но не при всех же!