Герцог полуночи
Шрифт:
— Просто изумительно, — громко произнесла Артемис. — Быть может, на бис…
— О, но у моего брата великолепный голос, — перебила Феба, бросив на Артемис укоризненный взгляд. — Максимус, ты споешь для нас?
Пенелопа чуть нахмурилась, очевидно, недовольная тем, что лишилась всеобщего внимания.
— Никто не захочет слушать меня, — запротестовал Максимус.
— Мне действительно больше нравится нежный женский голос, чем низкий мужской, — объявил Скарборо.
— Возможен дуэт, — прищурившись, предложил Уэйкфилд. — Феба, я уверен, знает некоторые из песен,
Он встал, подошел к украшенному витиеватой резьбой шкафу и начал доставать ноты, вслух читая названия, чтобы Феба могла выбрать то, что знала наизусть.
Когда же герцог попытался сам выбрать песню, Феба фыркнула и сказала, что женская партия здесь предназначена для контральто, а у Пенелопы сопрано.
Тут слушатели заволновались, слегка напуганные перспективой прослушать еще одно выступление Пенелопы, но слова Фебы успокоили их.
— Что ж, тогда придется мне исполнить женскую партию. Честно говоря, это не повлияет на пение Максимуса, раз он согласился. — И тотчас же, не дав герцогу времени на то, чтобы сбежать, она взяла на клавикордах начальные ноты.
Артемис сложила вместе ладони и зажала их между коленей. Феба, без сомнения, заставила брата петь только для того, чтобы помешать еще одному выступлению Пенелопы. Артемис — как и все остальные гости — не ожидала от герцога особого таланта, и по окончании этого дуэта она собиралась загнать его в угол и заставить…
Тут он запел, и Артемис затаила дыхание.
Голос герцога, низкий, но чистый, трогал ее до глубины души и заставлял трепетать от восторга; в какой-то момент Артемис даже поняла, что непроизвольно разинула рот. Да-да, у Уэйкфилда был голос, который мог заставить ангелов — или демонов — рыдать. И это был не тот голос, который вызывает восхищение лишь ненадолго — например, в последнее время в Лондоне был в моде неестественно высокий мужской голос, — нет, такой голос всегда будет пленять: голос густой, сильный, с мощной вибрацией на низких нотах. Она могла сидеть и слушать Максимуса часами.
Но герцог Уэйкфилд, по-видимому, не сознавал, в какое волнение привело гостей его пение. Держа в одной руке ноты, по которым пел, он слегка склонился к Фебе и положил ей на плечо другую руку; когда же они вместе преодолевали особенно сложный пассаж, сестра ласково ему улыбалась, и он улыбался ей в ответ — открыто, искренне, с любовью.
Может, он всегда был бы таким, если бы не являлся герцогом Уэйкфилдом? Да, возможно, был бы сильным, но не холодным, не обремененным необходимостью господствовать и командовать — был бы любящим и счастливым?
Мысль о таком мужчине казалась необычайно заманчивой. Представляя себе такое идеальное существо, Артемис поймала взгляд герцога и вдруг поняла, что он — такой, какой был сейчас, со всеми своими недостатками, — именно тот мужчина, о котором она мечтала. Ей хотелось подчинить его властную натуру, хотелось убежать с ним в лес, чтобы вовлечь в те игры, которые они сами же и придумали.
А его холодность?..
Артемис очень хотелось растопить его холод и превратить в тепло, которое затопило бы их обоих.
Лежа
Аполло вздохнул и, стараясь найти более удобное положение, пошевелился, звякнув при этом цепями. Вчера привели нового обитателя — вероятно, молодую женщину. Устройство камер не позволяло ему видеть соседей, и он видел только камеру, расположенную через проход — напротив его собственной. Ее занимал мужчина, у которого была какая-то кожная болезнь, и кожа его имела поразительное сходство с лишайником на камне.
Накануне новая обитательница пела прямо среди ночи; слова ее песни были совершенно непристойными, однако голос оказался красивым… и при этом каким-то безнадежным. Была ли она действительно сумасшедшей или же просто жертвой родственников или мужа, которым надоела? Впрочем, здесь это не имело значения.
В коридоре появился свет, и тотчас же послышался голос одного из надзирателей.
— Есть у тебя что-нибудь для меня, милашка? — Это был Ридли, здоровенный детина, ужасно подлый.
— Тогда поцелуй нас. — А это был Линч, прихвостень Ридли.
Несомненно, они готовили для нее нечто по-настоящему ужасное. Женщина застонала, тихо и болезненно. И зазвенела цепь, как будто женщина старалась спастись, отодвинувшись подальше.
— Эй! — крикнул Аполло. — Эй, Ридли!
— Заткнись, Килборн! — в ярости рявкнул надзиратель.
— Ты оскорбляешь мои чувства, Ридли, — огрызнулся Аполло. — Почему бы тебе не прийти сюда, чтобы пожелать мне спокойной ночи?
На этот раз никакого ответа. Однако послышался плач женщины, а затем треск рвущейся одежды.
Проклятье!
Когда-то Аполло считал себя светским человеком, джентльменом, хорошо знакомым со страшными грехами, скрывавшимися в глубинах Лондона. Он пил и играл, даже время от времени покупал благосклонность хорошеньких женщин, потому что так проводили время юноши, не занятые учебой в университете и интересующиеся только развлечениями. При этом он был на редкость простодушным и наивным. А потом он попал в Бедлам и узнал, что такое настоящая безнравственность. Здесь существа, называющие себя мужчинами, издевались над теми, кто был слабее их, исключительно ради развлечения — чтобы посмеяться в лицо своим доведенным до отчаяния жертвам.
Он очень много ночей здесь провел, не имея возможности хоть чем-то помочь несчастным. Но, быть может, на этот раз ему удастся отвлечь шакалов от выбранной ими жертвы.
— Эй, Линч, ты отдаешься Ридли? — Аполло придвинулся поближе к двери, насколько позволяли его цепи. — Ведь вы с ним именно этим занимаетесь, когда бездельничаете, вместо того чтобы работать, правда? Тебе это нравится? Держу пари, Линч, ты в восторге от своего любовника.
— Линч, заткни его аристократическую глотку! — прорычал Ридли.