Герда
Шрифт:
– А кто навоз будет убирать? – спросил я.
– Какой навоз? А, ну да, мрачная диалектика бытия… Ну, надо нанять кого-нибудь. В агентство позвонить… Кто этим вообще занимается? Золотарь? Навозник? Шит-клинер?
– Шит-файндер, – поправил я.
Алька хихикнула.
– Шит-кипер, – поправила она меня. – Или шит-сталкер.
– А мужик как тут оказался? – кивнул я. – С чего она его-то загнала? Да еще и строителя?
– А я откуда знаю? – Алька зевнула. – Может, он в магазин вышел за хлебом, ну, Герда его за компанию и загнала. Я ему кричала, чтобы он уходил, а он молчит.
Вот уж да. Вот уж не ожидал.
– А там, видимо, хозяева толпятся, – указала Алька за забор.
– А чего не заходят? – спросил я.
– Сам не понимаешь, что ли? Частная собственность, стреляем без предупреждения, все же об этом знают.
Ну да, конечно. В прошлом году к нашему соседу справа Сверкачову ночью ребятишки из Торфяного залезли – он садовод известный, даже бананы у себя выращивает. Вот они за бананами и залезли. А Сверкачов, он генерал, в отставке, конечно, но все равно генерал. На пенсии ему скучно, бессонница, он сидит на балконе и в телескоп смотрит по ночам. Глядит – шпанюки за бананами лезут. Ну, он не стал терять время, кликнул челядь и велел наловить ему шпанюков штуки четыре. Те побежали, наловили. Сверкачов усадил шпанюков за стол и стал их кормить всякими шпанюковскими радостями, пиццей, пирожными и морожеными, лимонадами поить, конфеты рассыпать. Бананы, опять же, арбузы, счастье всякое. А сам вокруг шпанюков ходит в орденах и бухтит про то, как он Кенигсберг брал, про то, как Берлин брал, вспоминает, одним словом, боевую молодость. Ну, шпанюковские родители перепугались до полусмерти, кинулись своих дураков вызволять с полицией, а Сверкачов как раз только в раж вошел, рассказывает, как он на горящей самоходке к рейхстагу пробивался. А тут полисмены-омбудсмены. Ну, короче, сбили они ему все мемуары. Генерал осерчал очень, шпанюков с леденцами отпустил, а родителям велел целый месяц к нему по субботам ходить, ухаживать за огородом, подметать в саду тропинки. А кто не явится…
Явились все. Но слава про наш поселок пошла уже специфическая. Люди из Торфяного стараются подальше держаться. Вот и сейчас, даже несмотря на то, что ворота были открыты, внутрь заходить люди побоялись.
– Надо раздать скотину, – предложил я. – Народ, видимо, ждет. Волнуется.
– Мы раздавать не можем, мы несовершеннолетние, – верно заметила Алька. – Надо родителей дожидаться.
Действительно.
– А сама Герда где бродит?
Алька пожала плечами.
– Она тут немного походила, поурчала, порядок навела – и все. Где-то дома сейчас околачивается, с Мелким, кажется, играет. А может, Симбирцевым позвонить? Адке и Лешке, а? Они уже взрослые вроде…
– Давай, попробуй.
Алька принялась звонить Аделине. Я смотрел на животных. С ними наш сад выглядел поживее. Гуси мне особенно нравились.
Симбирцевы явились быстро, часа через пол. Аделина оценила ситуацию и сказала, что это позор. Симбирцев тут же приступил к восстановлению справедливости, а Аделина принялась отчитывать Альку. Со мной она даже не разговаривала, а Альку пилила вовсю. Что пора, наконец, повзрослеть. Что так нельзя. Что она все понимает, Алька подверглась тяжелым испытаниям, но так же действительно нельзя –
Алька слушала молча, не спорила, позевывала только. Симбирцев раздавал животных, брал с хозяев расписки о неимении претензий, снимал процедуру на телефон. Я бродил по саду, пугал овец, думал, что мать все равно узнает. А когда узнает, придет немного в ярость, наверное.
Оставались корова и рабочий. Почему оставалась корова, я понимал, корова – существо сильно безмозглое, попала в незнакомую ситуацию – и все, стоит и будет стоять, пока есть не захочет. А как захочет, начнет мычать. Ее теперь отсюда без хозяина не выгнать, а его, кажется, нету.
А вот почему оставался рабочий?
– Мужик, – позвал я. – Иди домой. Домой иди.
Как сидел, так и не шевельнулся. Не хотел идти. Погнать его надо, мать от него в особенную злость придет, я бы пришел, увидь такого в собственном саду. Вот я, вся в каком-нибудь там дзене, прихожу с пилатеса, а во дворе у меня сидит гастер в коме.
Позвал Симбирцева, все-таки человек с образованием, попросил перевести.
– Мужик. Гоу хоум.
Так сказал я. А он раз – и ответил. Ну, что-то на своем, курлы-мурлы, вертолет-шайтан.
– Я не очень силен в тюркских языках, – сказал Симбирцев. – Мне кажется…
Симбирцев задумался, перебирая в голове свои обширные знания.
– Что-то там про шайтана, кажется, – выдал он. – Он очень испуган и говорит, что сегодня взглянул в глаза шайтана.
– Скажи, что проводишь его, – предложила Аделина.
Симбирцев поморщился, потом и сказал:
– Пойдемте, я довезу вас до места.
Гастарбайтер отрицательно замотал головой.
– Я вас довезу, – повторил Симбирцев. – Вы где работаете?
Но мужик только мотал головой.
– Может, он ненормальный? – предположила Аделина.
– Кто их знает, у них не поймешь ничего… В полицию позвонить?
– Какая полиция?! – вмешался я. – Если они это увидят, придется отцу разбираться. Пусть в себя придет да двигает.
– А если он до вечера не придет? – спросила сбоку Алька. – Может, его покормить – он и очнется?
– Покормить, попоить и спать уложить, – заключила Аделина. – Ага. Леш, может, он денег хочет, а?
– Точно, – Симбирцев хлопнул себя по лбу. – Надо было сразу понять.
Симбирцев сунул руку в пиджак, достал бумажник, извлек из него тысячную купюру и протянул рабочему. Тот помотал головой, деньги не взял.
– Странно… – пожал плечами Симбирцев. – Не хочет. Ну, я тогда не понимаю…
Симбирцев сделал постороннее лицо и двинулся в сторону кедров. Сделал два шага и выругался по-иностранному, кажется, по-итальянски так, витиевато.
– Что там? – взволновалась Аделина.
– Дерьмо! Ну что же это такое, – почти всхлипнул Симбирцев.
– Это он в коровью лепешку, наверное, наступил! – объявила Алька.
– Мне нужны салфетки! – крикнул Симбирцев с отчаяньем.
Он стоял на одной ноге, в другой держал свой итальянский туфель. Зачем ему теперь салфетки? Теперь салфетками уже не поможешь.
– Я сейчас сбегаю, – Аделина ринулась в дом. – Принесу. Я быстро.