Герман Геринг — маршал рейха
Шрифт:
А 27 февраля, в день пожара, он записал: «Исторический день первостепенной важности. Планируемое покушение состоялось, хотя не на Гитлера, а на здание рейхстага… Вслед за этим Геринг немедленно объявил, что в этом преступлении виновна коммунистическая партия».
Кесслер был не единственным, кто в Германии, так же как и за рубежом, высказал подозрение, что Геринг был вдохновителем поджога. Иностранные корреспонденты скоро стали указывать, что Геринг обитал во дворце председателя рейхстага, соединенного с последним тоннелем, и приводили воображаемые описания того, как он руководил переходом по нему заговорщиков с
Геринг реагировал на эти обвинения по-разному: то возмущался, то смеялся.
— Я знал, что люди начнут говорить такое, — сказал он, когда до него дошли публикуемые в зарубежных газетах версии. — Наверное, они представляют, что я стоял, одетый в красную тогу, с кифарой в руках и играл, глядя, как горит рейхстаг.
Но в другой раз, находясь в ином настроении, он взорвался:
— Если меня обвиняют в том, что я развел в рейхстаге костер, с тем чтобы заполучить коммунистов в свои руки, то могу сказать — эта идея нелепая и смешная. Для возбуждения дел против коммунистов мне не требовалось никакого особого происшествия.
Могу вам честно сказать, — добавил он, — сожжение рейхстага создало для нас большие неудобства, для фюрера и для меня как председателя. Если бы мы хотели устроить поджог и обвинить коммунистов, то имеется много других зданий, не таких нужных, например Берлинский замок. Посмотрите, что происходит теперь. Для проведения заседаний рейхстага я вынужден использовать Дом оперы Кролля. Зная мое отношение к Государственному драматическому театру, который находится в моем ведомстве, вы можете понять, как это для меня трудно, потому что «Кролль» — одно из двух мест в Берлине, где могут проходить небольшие оперные представления.
Всю оставшуюся жизнь Геринг продолжал отрицать, что имел какое-либо отношение к поджогу. Как и Роберт Кропп, он подозревал, что к этому как-то причастен ненавистный ему Карл Эрнст, «потому что он любил создавать нам трудности», но маловероятно, что он знал это точно. Что же касается собственной непричастности, Геринг был непоколебим. Однако он не смог удержаться, чтобы не заметить:
— Если бы я поджег рейхстаг, я не стал бы об этом хвастать (что ему приписывали), и если бы я его поджег, то сделал бы это совсем по другой причине.
— По какой же? — спросили его.
— Да по такой, что зал заседаний рейхстага был слишком уродлив, — объяснил он. — Можете себе представить, дружище, в нем стены были отделаны штукатуркой!
Что же касается Эммы, то у нее никогда не было никаких сомнений относительно его невиновности. В ночь пожара он позвонил ей в Веймар. Геринг был очень возбужден, тем не менее ей было трудно понять всю значительность этого события.
— Это очень серьезно? — спросила она. — Как ты думаешь?
— Я думаю о моих личных вещах и моих фамильных картинах, — ответил он. — Почему из всех мест я принес именно туда все самые дорогие для меня предметы?
Это прозвучало для нее убедительнее всего. «Против всех появившихся слухов у меня имелся только один аргумент, — написала она позднее. — Я знала Германа, и мне было известно, как высоко он ценил мебель, которая погибла в огне, это было последнее, чем он решился бы пожертвовать. Я понимаю, что это женский
Стремясь поскорей возложить вину на коммунистов и подчиняясь настоятельному требованию Гитлера, Геринг отдал приказ тайной полиции поймать каких-нибудь виновных, и Рудольф Дильс арестовал четверых. Это были три болгарских коммуниста, работавшие со своими, немецкими товарищами в Берлине: Георги Димитров, Благой Попов и Васил Танев, а также Эрнст Торглер, один из лидеров коммунистической партии Германии, явившийся сам, когда узнал, что его разыскивают.
Суд над ними, которому предстояло начаться в сентябре, Геринг планировал использовать в качестве трибуны для того, чтобы окончательно уронить и разбить вдребезги репутацию компартии в Германии.
Этой затее суждено было стать одним из самых серьезных просчетов в его политической карьере. Но то, что поджог рейхстага национал-социалисты использовали в пропагандистских целях быстро и ловко, это несомненно. На другой день после этого события, когда вчерашнее пожарище еще дымилось, Гитлер убедил президента Гинденбурга подписать декрет, приостанавливающий действие семи статей конституции, гарантирующих личные и гражданские свободы. Он был направлен против «коммунистических актов насилия, угрожающих безопасности государства» и предписывал:
ограничения на личную свободу и на право свободного изъявления мнения, включая свободу прессы;
урезывание прав собраний и объединений; цензуру почты, телеграфных сообщений и телефонных переговоров;
отмену законных ограничений на аресты, обыски и конфискации.
Вот теперь вспомогательные подразделения полиции СА и СС стали действовать полностью самостоятельно. Несмотря на то что Геринг подписывал ордера на аресты только коммунистов, либералов и просто левых тоже стали притаскивать в полицейские участки, где их изнуряли допросами и избивали. Митинги были запрещены и любые попытки собраний жестоко пресекались. Вожди коммунистов и социалистов во множестве устремились к австрийской и чехословацкой границам в поисках спасения.
Грубое нарушение его приказов скоро привело Геринга к прямой конфронтации с его bete noire [5] , Карлом Эрнстом, но в тот момент он был слишком поглощен борьбой с коммунистами и подготовкой победы на выборах.
Оглушаемые нацистской пропагандой и обвинениями в адрес красных, несущимися из всех громкоговорителей по всей Германии, немцы отправились 5 марта 1933 года на избирательные участки. В таких обстоятельствах национал-социалисты оказались не столь победоносными, как ожидали они сами и опасались их противники. Да, они набрали 17 277 180 голосов, что было на пять с половиной миллионов больше, чем на предыдущих выборах. Но это составляло только 44 % от общего числа голосов и свидетельствовало о том, что немцев, которые против них, больше, чем тех, которые за.
5
Предмет ненависти, отвращения (фр.).