Герман Гессе, или Жизнь Мага
Шрифт:
Фрейлейн Венгер ничем не похожа на Камалу, куртизанку, научившую Сиддхартху утонченным удовольствиям: умелая в наслаждениях, она заставила юношу испытать трепет сладострастия. Гессе любит женщин, в которых есть жар муки, почти смертельная страсть, тех, в лице которых есть «письмена тонких линий, легких морщинок, письмена, напоминающие об осени и старости». В пятнадцать лет он безнадежно влюбился в Евгению Кольб, которая была на семь лет его старше. Разочарование заставило его перенести свои любовные переживания в область воображения. Только в двадцать два года он вновь испытал чувство к реальной женщине — Лулу, однако держался на расстоянии от Елены Войт. Он пал к ногам Элизабет Ларош, которая его грациозно оттолкнула и в конце концов со своего рода покорностью
В Базеле Гессе старается разделить музыкальные интересы Рут, сопровождая ее в собор, чтобы послушать Баха и Гайдна, в оперу, но устает от этого ежедневного напряжения. Девушка подчиняет его себе, а он все хуже переносит ее страсть к животным: комнаты Рут в отеле «Крафт» населены птицами, кошками, собаками. Среди всей этой суматохи совершенно невозможно побыть наедине.
Он проводит Рождество у родителей невесты в швейцарских Юра, а в первых числах января возвращается в Базель, разбитый и угнетенный. Семья Венгер подарила ему к Новому году десять томов «ЖанКристофа» Ромена Роллана. От самого Роллана он получил очерк о «Махатме Ганди» с посвящением: «Другу Герману Гессе, самана, с сердечной теплотой на память». Его тоска усиливается. Он ощущает внутреннее неблагополучие, но не может разобраться в себе, и обстоятельства приговаривают его еще к одному тупику. Гессе хотел встретиться с доктором Лангом, переехавшим недавно в Цюрих, но слег с рвотой и сорокаградусной температурой. Дни бегут. Свадьба назначена на 11 января. Она пройдет в камерной обстановке.
Своими впечатлениями о церемонии молодой муж поделился с Аделью: «Позавчера состоялась наша свадьба, то есть довольно глупая комедия, называемая гражданской свадьбой. Обстоятельства были не слишком благоприятные, если учесть, что после шести дней мучительной болезни с высокой температурой я не мог подняться и с трудом ходил. Но, поскольку мы не видели в происходящем ничего торжественного, то сочли предпочтительным закончить с формальностями как можно скорее».
Несколько дней спустя на маленький обед собрались близкие друзья: певица Илона Дюриго, композитор Отмар Шёк, Лётольды и весельчак Жозеф Энглерт. Последующие дни внесли мало изменений в жизнь Германа, «столь же одинокого, как обычно». Он пишет Карлу Шелигу 17 февраля 1924 года: «Ябродил, почти бесплотный и невидимый, по улочкам… Теперь я понимаю, насколько сложно быть стареющим мужем совсем молодой женщины, у меня столько нового, приятного и одновременно трудного… Мы не ведем общее хозяйство».
Всю зиму он болеет, а едва встав на ноги, решает уехать в Монтаньолу. Ему нужны цветы Тичино, бабочки, парк Камуцци… «Вырваться отсюда» — так он выражает стремление покинуть отель «Крафт» с меблированными комнатами, где единственная возможность убежать — это спуститься в бистро, чтобы выпить кружку пива или вина.
На Пасху писатель возвращается в Монтаньолу, в черном плаще, со складным стулом под мышкой, сообщив об отъезде лишь Лизе Венгер, которую теперь зовет «маман» и считает едва ли не единственной, кто способен понять, как он страдает от невозможности писать. Когда Гессе не рисует, ему остается «из-за дождя или холода читать около камина, курить, медитировать и тем не менее быть полезным себе»: «Я просмотрел целую кучу эссе и статей, которые написал за всю жизнь» и убедился, что «несмотря на все изменения, всегда, будь то с точки зрения человечности, политики или своих творческих исканий, преследовал одни и те же цели».
Лиза Венгер живет его поэзией, прогуливается в тени его прозы, тихонько стучит в дверь его души, вглядывается в его умное лицо, в серые глаза, переводит взгляд на его руку, рисующую акварель, и, полив, словно Мария в Кальве, цветы, решительно пересекает коридор. Она не упускает случая повидать Германа и 5 июля 1924 года приезжает вместе с Рут, с цветами и пирожными, чтобы отпраздновать его день рождения.
Гессе давно не видел сыновей. Бруно приедет в Монтаньолу в июле. Ему восемнадцать лет, и он хочет стать художником. Мартин живет в Киршдорфе у сестер Ринжер. Хайнер — самый неспокойный и потому самый близкий отцу, однако Герман на него сердит. Он ждал приезда сына в Монтаньолу на каникулы, но тот не сдержал своего обещания. Герман занимался подготовкой к его конфирмации, но Хайнер решил ее отложить: «Сколько тебе можно говорить, что я страдаю от твоего поведения и прошу тебя быть более почтительным. Говорить так не только позволительно отцу, но это и отцовский долг, нужно, чтобы ты это понимал…» — в раздражении Герман откладывает в сторону перо. Быть может, мы слышим Иоганнеса? Он меняет тон: «Мне хотелось бы сказать, что ты мне дорог, что я принимаю участие во всей твоей жизни, и не сомневаюсь, что с годами ты будешь все больше и больше это ощущать».
Хайнер — блондин, очень худой, его глаза похожи на отцовские, он чувствителен, и с ним можно быть откровенным: «Неразбериха и развод, долгие постоянно повторяющиеся болезни твоей мамы сильно повлияли на наши с тобой отношения, но от этого ты не стал мне менее дорог, ты всегда будешь нести частичку моего существа и моего сознания». Еще в начале года Мия внезапно приехала в Базель за руку с младшим сыном, закончившим школу: она хотела поговорить о нем с Германом. И столкнулась с Рут. В результате у Германа на нервной почве разыгрались желудочные колики. Рут, которая по любому поводу искала совета родителей, уехала в Делемонт.
Лето проходит в постоянных треволнениях. Явно что-то не ладится с этой женитьбой. Гессе уезжает в Баден лечиться, но его призывают в Базель — так хочет Рут. Он иронически рассказывает о своей супружеской жизни Алисе Лётольд в декабре 1924 года: «У меня есть миленькая маленькая комнатка на эту зиму, которую я должен провести здесь, в Базеле, рядом с моей прелестной женой. Я живу у себя, Рут у себя… Я отправляюсь к мадам Гессе вечером, нахожу там что-то из еды, мы проводим вечер вместе в обществе кошки, собаки, попугая Коко… Потом я возвращаюсь в тумане ночи вдоль Рейна в свой квартал».
Кто сделал невозможной их совместную жизнь? Она, капризная, беспечная, небрежная? Или он, неловкий, не выносящий малейшей зависимости? Уязвимая и хрупкая Рут требует непрерывного внимания Германа не прельщает перспектива самоотречения. «Для писателя, мыслителя, привыкшего следовать собственному пути и играть в собственные игры одиночки, гораздо сложнее, чем другим, пожертвовать собой и забыть свое „я“», — пишет он Гуго Баллю. Снова обстоятельства не давали ему жить, как он хотел.
Ситуация осложнилась, когда весной 1925 года у Рут начались проблемы с легкими. Ее голос, переливавшийся так прелестно, теперь часто обрывался на мучительном хрипе. В декабре 1924 года она потрясающе пела в «Волшебной флейте» с Карлом Изенбергом и его старшим сыном — все трое блистали в огромной зале королевского замка в Людвигсбурге. В мае она слегла, но оставалась в Базеле вопреки мнению большинства врачей, которые советовали ей прогулки на свежем воздухе.
Гессе держится в стороне от больной: «Я постоянно скрываю от Рут собственную боль, — пишет он Эрику Оппенхейму. — Я стараюсь письмами воздействовать на нее, чтобы она была более оптимистична и думала о выздоровлении». Вскоре у Рут обнаружили туберкулез легких, и ее пришлось перевезти в Каро-ну, где она была приговорена лежать в саду, не смея ступить ни шага, и прекратить петь по меньшей мере на год. Чтобы Герман, живущий в Монтальоле, мог ее посещать, она устроилась не у родителей, а в деревне. «Я буду, вопреки всем моим проектам, прикован к этому месту целый год, — сердится Герман, — и речи быть не может о серьезной работе».