Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
То было в 41-ом, в июне, когда остатки разбитых дивизий Красной Армии вырывались из окружения. Русские бежали к лесу по открытому полю, а его орудие из засады било по ним бризантными снарядами. От души тогда смеялись немцы, наблюдая в бинокль, как падают и кувыркаются русские и корчатся в конвульсиях, пораженные разрывами у них над головами…
«Да, в первые дни войны мы могли себе позволить подобные выходки для смеха. Но потом боевое везение стало нас покидать все чаще… И мы сначала понять не могли, что это возмездие
Мальчишка-шофер от ремонтников вернулся, восторгаясь трофейным пистолетом. И так, и этак вертел его в руках и наконец в траву куда-то выстрелил несколько раз перед тем, как четвертым по счету в кабину вскочить.
«Walther P38, калибра 9 миллиметров», — узнал он пистолет, что мальчишка-шофер добыл для забавы. И уточнил машинально:
— 8 патронов, прицельная дальность 50 метров. Такой самый был у меня до ранения. Лучший пистолет войны, если не считать русского «ТТ».
Объезжая воронки, машина куда-то все ехала, удаляясь от поля невиданной битвы. Несмотря на ухабы, Фриц пытался дремать.
И вот неожиданно, только сейчас, осознал, что эта машина не просто идет к своей цели, она увозит его из войны!
И такая тоска навалилась по тому, безвозвратно утраченному! Жестокому! Беспощадному! Но по своему родному, армейскому миру, в котором варился он почти пять лет!..
«Фрица Мюллера вспомнят еще!» — подумал он о себе со значением. И гордость почувствовал, и осознал, какого солдата матерого в его лице германский вермахт потерял.
А проезжая останки обуглено-черных строений какой-то деревни, подумал безрадостно: «Русские меня заставят жить, чтобы на каторжных работах до смерти уморить!»
И надежда затеплилась: если выживет в русском плену, то уж точно увидит Фатерланд!
«Бабуля, а сколько на небе богов?»
— Бабуля, а Иисуса Христоса…
— Не Иисуса Христоса, а Иисуса Христа.
— Ну, Иисуса Христа кто распинал? Фашисты?
— Не фашисты, а тож супостаты подлейшие… Царь Ирод и слуги его. А Пилат все сидел и глядел.
— А почему «Пилат» ты говоришь? Надо «пират» говорить, — поправляет бабушку Валерик.
А бабушка на это улыбается:
— Пират — это разбойник, а Пилат — это имя начальника воинского.
— Бабуля, а Иисуса Христа они как распинали? Прибивали гвоздями? Прямо в руки и ноги? Как Витю Кононова немцы?
— Так, внучек, так. Но партизана Кононова Витю на земле распяли. К земле пригвоздили штыками. И в рот ему кол забили, чтоб палачей своих немецких не пугал батюшкой Сталиным.
— А Иисусу Христу тоже забили кол?
— Нет, внучек ты мой, не забили. Бог-отец приказал одной мухе, чтобы села на лоб Иисусу Христу. Она так и села, а палач муху принял за шляпку гвоздя и не стал туда гвоздь забивать.
— Муха та молодец! А зачем тогда мы убиваем липучками мух?
— Дак теперь уже мухи
— Бабуля, а сколько на небе Богов?
— Бог на свете один, внучек ты мой, — ласково бабушка Настя внушает и по головке Валерика гладит.
— Совсем-совсем один?
— Да, совсем один. Бог единый для всех, только в трех ипостасях: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый!
Три ипостаси понял он как три нарядные одежды Бога и разъяснений не потребовал. Но мучило другое:
— А какому Богу тогда молится Фриц? Немецкому?
— Я же сказала, что Господь один! Один для всех! — терпеливо внушает бабушка.
— И для немцев, и для русских?
— Для всех!
— Ты с ним по-русски говоришь, Фриц по-немецки, а кто-то по-кадетски, и всех Он понимает?
— И всех Он понимает, потому что Он — Бог!
— А где ж Он учился этому?
— Зачем же учиться Ему, если Он Бог! — терпение теряет бабушка. — Заведешь ты меня во грех! Угомонись, дитенок!
— Всех Он понимает!.. — не соглашается с бабушкой Валерик. — А что ж Он немцам разрешал нашу станцию бомбить и наш город! Сколько они наших поубивали! А сколько поумирало ленинградских детей из детского сада, что домой не успели уехать, когда немцы пришли! Немцы из них высасывали кровь для фрицевских летчиков. Остался только Моцарт да Семка с Акробатом, которые в госпитале выступали. А девчоночки маленькие все поумирали.
Насупившись, бабушка Настя молчит и с особым пристрастием в мешке с лоскутами копается.
— А немец летел нашу станцию бомбить и молился, чтоб наши зенитки промазали и его самолет не сбили.
И девушки наши, зенитчицы, что в доме Сиволобихи стояли, тоже Богу молились: «Господи, помоги нам немца «фашицкого» сбить! Не дай ему станцию разбомбить! Тут эшелоны стоят на фронт и раненых поезд». Вот что делать Богу, когда все Его просят с разных сторон?
Бабушка Настя безмолвствует.
— А продавщица пивная в Голубом Дунае, когда мужики затолпятся вокруг, после бани, кричит: «У меня ж не двадцать рук! Что мне теперь — разорваться прикажете!»
А дядя Сережа-труба, что из духового оркестра, говорит: «Она специально так пыжится, чтоб мы кружки брали с недоливом под пеной».
А может, богов на небе несколько, да ты не знаешь, бабуля?
К Валеркиному удивлению, бабушка продолжает молчать. И это его укрепляет в правильности созревшего вывода:
— Один Бог немцам помогает, другой Бог — нашим, а тот Бог — американцам…
— Не дури ты мне голову, дитенок, — негромко, но твердо, без тени сомнения, бабушка наставляет. — Бог как был один для всех, так Он один и остается! Сколько б таких мудрецов, как ты, на свет ни появлялось!