Герои Шипки

Коллектив авторов

«Родной и дорогой мой Иван Сергеевич. Наконец-то, кажется, буйная моя головушка нашла себе пристанище, я в Болгарин, в передовом отряде сестер. До Фратешт(и) я доехала железной дорогой, но в Фратештах уже увидела я непроходимую грязь, наших сеструшек (как нас называют солдаты) в длинных сапогах, живущих в наскоро

сколоченной избе, внутри выбитой соломой и холстом вместо штукатурки. Тут уже лишения, труд и война настоящая, щи и скверный кусок мяса, редко вымытое белье и транспорты с ранеными на телегах. Мое сердце екнуло, и вспомнились мне мое детство и былой Кавказ. Мне было много хлопот выбраться далее, так как не хотелось принимать услуги любезных спутников разнокалиберного военного люда. Господь выручил меня, на мое счастье, подоспел транспорт из Белой, и я, забравшись в фургон, под покровительством урядника, казака и кучера двинулась по торным дорогам к Дунаю. Мост в Тотрошанах не внушителеп. Дунай — белая речонка, невзрачная в этом месте.

На следующий день атака турок 14 ноября была направлепа на этот пункт, и я издали видела бомбардировку из Журжева, и грохот орудий долетал до меня. Дороги тут ужасны, грязь непролазная. Я ночевала в болгарской деревне... Как я только нашла себе избу для ночлега, ко мне явились два солдатика, узнавшие, что приехала сестра; они предложили мне свое покровительство, было трогательно видеть, как наперерыв и совершенно бескорыстно они покоили меня, достали все, что можно было достать, расспрашивали про Россию и новости, просидели со мною весь вечер, повели меня на болгарские посиделки, где девушки и женихи чистят кукурузу. Многие из них в самом деле очень красивы, и поэтично видеть весь этот молодой люд при свете одной свечи, которые цветут, как цветы, по выражению солдатика. Меня приняли отлично, угостили церином (бобами с перцем, кукурузой и вином) и уложили на покой, то есть предоставили половину довольно чистой каморки. На другой половине улеглась моя хозяйка с ребятишками. Я, конечно, не слала всю ночь от дыма и волнения, тем более что с 4 часов утра хозяйка зажгла лучины и стала прясть, а хозяин, закурив трубку, сел напротив моей постели на корточках и не спускал с меня глаз. Обязанная совершить свой туалет в виду всей добродушной семьи, я, сердитая и почти немытая, села в свой фургон, напутствуемая пожеланиями здравия. В нескольких местах мне пришлось переправляться через речку вброд и проезжать турецкие деревни оставшихся тут турок. Белая — красиво расположенное местечко, но до невероятия грязное. Я живу тут в болгарской хижине, но самостоятельно. Пол у меня — земляной и потолок на четверть выше моей головы; мне прислуживает болгарский мальчик, то есть чистит

мои большие сапоги и приносит воду, мету я свою комнату сама, всякая роскошь тут далека, питаюсь консервами и чаем, сплю на носилках раненого и на сене. Всякое утро мне приходится ходить за три версты в 48-й госпиталь, куда я временно прикомандирована, там лежат раненые в калмыцких кибитках и мазанках. На 400 человек нас 5 сестер, раненые все очень тяжелые. Бывают частно операции, на которых я тоже присутствую, мы перевязываем, кормим после больных и возвращаемся домой в 7 часов в телеге Красного Креста; иногда я заезжаю в склад ужинать и поболтать, наш уполномоченный тут князь Щербатов — очень умный и милый человек. Я получила на днях позволение быть на перевязочном пункте, если будет дело, — это была моя мечта, и я очень буду счастлива, если мне это удастся. У нас все только и речь что о турках и наступлении на Тырново и пр. Туг чувствуется живая струя жизни и опасности. Я часто не сплю ночи напролет, прислушиваясь к шуму на улице, и поджидаю турок. Я живу в доме турецкого муллы, возле разоренной мечети. Иду ужинать, прощайте, дорогой Иван Сергеевич, — и как Вы можете прожить всю жизнь все на одном месте? Во всяком случае, дай бог Вам спокойствия и счастья. Преданная Ваша сестра Юлия. Целую. Пишите мне в Бухарест на имя Чичерина в склад Красного Креста».

48-й военно-временный госпиталь из-за отсутствия в Беле подходящих зданий действительно принужден был, как об этом писала Тургеневу Вревская, размещать своих больных и раненых в кибитках и мазанках. Знаменитый русский хирург Н. И. Пирогов, посетивший госпиталь в ноябре 1877 года, отмечал, что мазанки эти, сделанные «на живую руку из плетня, смазанного внутри и снаружи глиной... едва ли заслуживают одобрения». Он предвидел, что господствующая в мазанках сырость, несомненно, будет способствовать плохому заживанию ран и возникновению различных заболеваний.

Ко времени прибытия Вревской в Белу в госпитале скопилось большое количество тяжело раненных солдат и офицеров. Юлия Петровна все время энергично добивалась разрешения побывать на самых передовых позициях. 5(17) декабря она сообщила сестре Н. П. Вревской, что это ее желание наконец-то исполнилось. И далее она описала свою поездку с другими сестрами милосердия в Обер-теник — деревню, расположенную в двенадцати верстах

от Белы. 30 ноября (12 декабря)' неподалеку отсюда, прп Мечке, произошел бой. Теперь Вревская настолько усовершенствовалась в перевязках, что ее назначили ассистентом при ампутациях. Она писала: «Я так усовершенствовалась в перевязках, что даже на днях вырезам пулу) сама и вчера была ассистентом при двух ампутациях. Дела эти дни пропасть у нас, но понемногу раненых увозят из сараев, где они тут расположены в полевых лазаретах».

Лишь 21 декабря 1877 года (2 января 1878 года) Вревская оказалась снова в Беле, где решила остаться

еще некоторое время, так как там не хватало сестер.

Из письма Юлии Петровны к сестре от 21 декабря видно, что она возвратилась в Белу, не желая уезжать оттуда обратно в Яссы, так как, писала она, «тут мало слишком сестер — две уезжают в Россию в отпуск, я же намереваюсь пробыть еще тут, я теперь занимаюсь транспортными больными, которые прибывают ежедневно от 30 до 100 в день, оборванные, без сапог, замерзшие. Я их пою, кормлю. Это жалости подобно видеть этих несчастных поистине героев, которые терпят такие страшные ли-шенья без ропота; все это живет в землянках, на морозе, с мышами, на одних сухарях, да, велик Русский солдат!»

В конце декабря 1877 года Вревская с прискорбием узнала о гибели под болгарским селением Арметли студента Московского университета Александра Матвеевича Раменского. Сын А. С. Пушкина Александр Александрович, один из видных участников русско-турецкой войны, сообщил родственнику Раменского: «На его могилу приезжала его старый друг... Юлия Вревская. Она возложила на могилу венок из белых роз. Я знал Вревскую по Петербургу, а здесь, на Балканах, эта героическая женщина руководила санитарной службой и героически погибла в январе 1878 года».

Вот как это произошло. 5(17) января 1878 года Юлия Петровна Вревская заболела тяжелой формой сыпного тйфа, заразившись от одного из больных. «Четыре дня ей было нехорошо, не хотела лечиться... не знала опасности своего положения; вскоре болезнь сделалась сильна, впала в беспамятство и была все время без памяти до кончины, то есть до 24 января 1878 года. У нее был сыпной тиф, сильный; очень страдала, умерла от сердца, потому что у нее была болезнь сердца», — пишет, очевидно, со слов кого-либо из сослуживцев Юлии Петровны ее сестра

Н. П. Вревская. Похоронили Ю. П. Вревскую «в платье сестры милосердия, около православного храма в Беле». Могилу копали раненые, за которыми она ухаживала. Они же несли ее гроб, никому этого не доверили...

Характеристика Ю. П. Вревской периода ее работы в Беле содержится в письме М. Павлова. 30 марта 1878 года он писал А. В. Топорову: «Покойная баронесса Вревская в короткое время нашего знакомства приобрела как женщина полную мою симпатию, а как человек — глубокое уважение строгим исполнением принятой на себя обязанности... Юлия Петровна, как вам, вероятно, известно, состояла в Общине сестер, находившейся в Яссах, но, движимая желанием быть ближе к военным делам, взяла отпуск и приехала к нам в Бела, около которого в то время разыгрывалась кровавая драма, п, действительно, не только имела случай быть на перевязочных пунктах, но и видела воочию самый ход сраженья. По возвращенпи в Бела после десятидневной отлучки, хотя стремление ее и было вполне удовлетворено, она отклонила мой совет ехать в Яссы, пожелала еще некоторое время пробыть в Бела и усердно занималась в приемном покое 48-го военно-временкого госпиталя в самый разгар сыпного тифа. При этом условии, прп ее свежей, по-видимому, здоровой натуре она не избежала участи, постигшей всех без исключения сестер госпиталя, и заразилась... Как до болезни, так и в течение ее ни от покойной и ни от кого из ее окружавших я не слышал, чтоб она выражала какие-либо желания, и вообще была замечательно спокойна. Не принадлежа, в сущности, к Общине сестер, она тем не менее безукоризненно носила красный крест, со всеми безразлично была ласкова и обходительна, никогда не заявляла пикаких личных претензий и своим ровным и милым обращением снискала себе общее расположение. Смерть Юлии Петровны произвела на всех нас, оторванных, подобно ей, от всего нам близкого, тяжелое впечатление, и не одна слеза скатилась при погребении тела покойной».

11(23) февраля 1878 года Тургенев писал П. В. Анненкову о Вревской: «Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа, жадная жертвы. Ее смерть меня глубоко огорчила. Это было прекрасное, неописанно доброе существо. У меня около 10 писем, написанных ею из Болгарии».

Вскоре было опублпковано стихотворение Я. П. Полон-

ского «Под Красным крестом (посвящается памяти баронессы Ю. П. Вревской)». От имени солдата поэт рассказывает о том, как сестра милосердия, сняв с себя рубашку, надела ее на больного.

Она из укромного вышла угла И светлым виденьем ко мне подошла —

И с дрожью стыдливой любви мне

сказала:

«Привстань! Я рубашку тебе принесла...»

Я понял, она на меня надевала Белье, что с себя потихоньку сняла.

Но нет! Не забыть мне сестрицы святой!

Рубашку ее сохраню я до гроба.

Эти строки произвели сильное впечатление на Тургенева, который 17(29) апреля 1878 года писал Я. П. Полонскому: «Я сам ежедневно с особым чувством скорби п жалости вспоминаю о бедной баронессе В<ревской>, и твое стихотворение в «Н<овом> в<ремени>» вызвало слезы на мои глаза. Чудесное было существо — и столь же глубоко несчастное!»