Герои Шипки
Шрифт:
Прибывшие на сборный пункт в станицу Уманскую пластуны были собраны в утренний час на церковной площади с возвышающейся над ней старинной деревянной Трехсвятптельнон церковью, откуда адъютантом атамана
отдела было вынесено знамя, встреченное всеобщим восторгом. После молебна и окропления знамени святой водой атаман отдела произнес простые слова напутствия: «Прощайте, казаки! Надеюсь видеть в вас славных воинов, какими вы были всегда, возвратившихся с победою над врагами!» Загремела музыка. Запели песенники бравый походный марш «За Балканы». И пластуны выступили в поход.
Пластуны перешли границу в составе эшелона под командой начальника 4-й стрелковой бригады; в дальнейшем они расположились по левому берегу Дуная в четырех
Пластуны в официальных бумагах Черноморского казачьего войска упоминаются с 1824 года. Но окончательно сформировался тип кубанского пластуна, бесстрашного война-казака, при защите Севастополя в 1854—1855 годах, когда о них, об их доблести и лихости узнали вся Россия, весь цивилизованный мир.
Казалось, пластунский лагерь состоит из рваных живописных бурок, подвешенных на колья. Рядом находились ружья в козлах, покрытые теми же бурками. А то и проще делали: от одного ружейного козла до другого привяжут веревку и повесят на нее свои излюбленные бурки. Солнце жарит с востока — пластуны держатся западной стороны, солнце перемещается, вслед за ним и пластуны меняют места. А кое-кто устраивал себе самое оригинальное жилье из заскорузлой, колом стоящей бурки, такой шалаш без подпорок держался. Да, бурка — вещь незаменимая. Завернувшись в нее с головой, пластун всю ночь пролежит по горло в воде и ничего — ни насморка, ни кашля. Нарядом своим пластун далеко не блещет: изорванные, засаленные черкески, облезлые, мятые папахи — обычная его одежда. Если он добудет новое платье, то, прежде чем его надеть, хорошенько вываляет в пыли, в глине: чем грязнее станет, тем лучше — «от земли незаметнее». Зато вооружением пластун гордится — и ружьем, и шашкою, и кинжалом, которые он содержит в образцовом порядке.
По всему биваку дымятся гостеприимные костры, идет стряпня — варят, пекут, кипятят в котелках чай. Едят кому что бог послал на ночь. Пахнет душистой ушицей — любят казаки рыбу. По земле, подхваченные порывом ветра, носятся куриные перья...
Близко познакомившись с пластунами, известный художник и писатель Н. Н. Каразин, написавший книгу «Дунай в огне», обобщает: «На сторожевой, аванпостной службе пластуны незаменимы, слух и зрение в темноте развиты у них необыкновенно, и сон-то у них какой-то воровской, волчий; достаточно самого малейшего звука, чуть слышного шелеста, и, по-видимому, спавший до сего времени крепко, даже похрапывающий пластун шевелится и осторожно высовывает из-под бурки свою голову».
Тридцатичетырехлетний генерал М. Д. Скобелев, в те дни состоявший при генерале М. И. Драгомирове в качестве простого добровольца, подружился с пластунами и их отважным командиром Александром Баштанником. Он был любимцем Скобелева. Не имея никакой должности, генерал под покровом черной, глухой ночи нередко переправлялся с казаками через Дунай к туркам и лихо хозяйничал там.
— Это настоящий! Это наш! — восхищенно говорили о нем пластуны.
В период затишья, пока не начались военные действия, пластуны с есаулом Баштанником и с генералом Скобелевым изобретали хитроумные штуки. Еще днем они заготовят мнимые лодки (коряги или негодные колоды от водопоя), в них понатыкают фашинника торчком (будто казак в лодке с пикой в руках) и пускают их, едва стемнеет, по течению Дуная. Эти сооружения были настолько похожи на реальный десант при зеленоватом свете неполной высокой луны, что береговые турецкие посты открывали по ним огонь из ружей, а порой даже с батарей: тысячи глупых выстрелов летели в пустоту... А то нароют на берегу в старой насыпи земли, обмотают соломой бревна — получается вроде медных пушек — и вставят их в имитированные амбразуры. Чуть
удавшейся проделке. Н. Н. Каразин сообщает, что около одной тысячи рублей стоила туркам такая «батарея» кубанского изобретения...
По всему берегу, от поста к посту, торчат в небо шесты с надетыми на них бурками и осененные мохнатыми шапками — мнимые часовые. Хозяин иной бурки да шапки сидит себе внизу, в безопасности, и с улыбкой наблюдает, как его шерстяную бурку щелкают турецкие пули...
— Ой, братцы, убил! Ей-богу, подлец, убил! — Кто-нибудь из пластунов начнет дурачиться, стонать, катаясь по земле.
— Ничего не убил, вишь, стоит, не валится, — утешает его товарищ. — Ты, брат, возьми иголку да поза-штопай рану-то, сразу и выздоровеет...
А тихими долгими вечерами пластуны собирались в кружок и пели свои кубанские песни, то бравые, торжественные, то грустные, напоминавшие церковные мотивы. Южные крупные звезды перемигивались с лагерными кострами. Все или подтягивали, или просто слушали эти задушевные, трогающие за сердце песни.
В ночь с 14 на 15 июня 1877 года была назначена переправа русских войск через Дунай у города Зимницы, против Систова. В передних лодках сидели пластуны в потрепанных черкесках, с мешочками за плечами, с ружьями и кинжалами. За ними разместились по лодкам одиннадцать рот волынцев, на паромах полусотня донских казанов 23-го полка и 2-я горная батарея.
Снегов пал в 3 часа дня 15 июня. Путь русским войскам был открыт... А 22 июня пластунские сотни вошли в состав передового отряда генерала Гурко. Так начался их славный боевой путь...
1 июля они перешли Балканы через Хаинкиойский проход, и на следующий день, находясь в авангарде отряда, храбро сражались при деревне Хаинкиой, где захватили в плен лагерь египегских войск. День за днем приносил им успех за успехом. 5 июля они участвовали в лихом деле при взятии Казанлыка. Но здесь их сотни подстерегла большая, невосполнимая потеря: погиб смертью храбрых доблестный командир есаул Баш-танник.
Весь июль 1877 года пластуны участвовали в рискованных схватках. С 25 по 27 июля они двигались к главному хребту Балкан. 11 августа прибыли к Шилкйнско-му перевалу и через два дня заняли на нем позиции от Круглой батареи до батареи Подтягпна, где и находились в составе войск, оборонявших Шипку: до 1 ноября — в распоряжении начальника 4-й стрелковой бригады, а затем в распоряжении начальника 14-й пехотной
ДНВПЗШ1...
Один из героев Шипки — пашковский казак Иван Шрамко — обратил на себя внимание И. Е. Репина, когда художник, работая над «Запорожцами», в поисках интересных типов для своей картины приезжал в июне 1888 года на Кубань. Репину очень понравился отважный хмурый бородатый пластун, и художник сделал с него интересный карандашный этюд. Казак, видимо, немало рассказал Репину о своих боевых буднях на Балканах. Другой защитник Шипки — пластун Шульгин — с украинским простодушием вспоминал о тех безрадостных, тяжелых днях обороны: «Патронов далы мало и от як порастрилювалы патроны, то прийшлось тилько прпцпляться та итты вперед, а турок пулями так и осыпае...»
Казаки Ефим Радченко 1-й из станицы Крыловской, Иван Варивода и Исаакий Мотко из Деревянковской, Степан Кулик из Каневской, Иван Рожен из Старощерби-новской и Семен Сорока из Камышеватской, раненные при обороне Шипки кто в ногу, кто в руку, были награждены Георгиевскими крестами 4-й степени.
Не без душевной горечи писал тогда с театра войны известный терапевт профессор С. П. Боткин: «Надо знать наших солдат — этих добродушных людей, идущих под пулевым градом на приступ с такою же покорностью, как на ученье. Не одна тысяча этих хороших людей легла безропотно с полной верой в святое дело...»