Герои Шипки
Шрифт:
— Ну-с, голубчик Евгений Яковлевич, прощайте. Удачи вам. И непременно жду известий, как мы и условились. Себя берегите. С богом!..
Максимов и другие волонтеры махали из окон белыми фуражками с большими квадратными козырьками.
Под крики «ура!» поезд отошел от перрона...
Накануне были полковые проводы. Они проходили скромно. Без шампанского и шумного застолья. Как и водится в таких случаях, отслужили молебен. Полковой священник отец Анфимий благословил штаб-ротмистра
образом.
Потом командир полка пригласил господ офицеров пожаловать к себе. Пушкин для своей многочисленной семьи снимал просторный особняк с яблоневым садом и английским газоном в глубине Дворцовой
Смерть Софьи Александровны переменила все в шумном и веселом пушкинском доме. Всех девятерых детей (старшей Наталье едва исполнилось 16, а младшему Сережке не было и года) сестра Маша в сопровождении нянек, горничной и двух гувернанток увезла на лето в Ло-пасню к двоюродной сестре покойной жены Александра Александровича, доброй и покладистой Анне Николаевне Васильчиковой. Да и сам хозяин, видимо, доживал в этом доме последние дни: уже было предписание командующего округом о скором переводе 13-го Нарвского полка в город Янов Люблинской губернии.
В гостиной, где собрались офицеры, на почетном месте по-домашнему висел знаменитый портрет Александра Сергеевича Пушкина работы Ореста Кипренского, а ниже нежный акварельный образ Натальи Николаевны...
Подали водку. Выпили из старинных кавказских чарок черненого серебра за отъезд Максимова, за ратную славу Нарвского полка... Однако хмель в этот вечер как-то не был надобен. Пили мало. Больше говорили. Разговор сам собой склонялся к восстанию славян на Балканах, к военным силам турок, к печальной своими последствиями Крымской кампании...
Юные офицеры, в большинстве своем в недавнем прошлом выпускники Николаевского кавалерийского юнкерского училища, не нюхавшие пороху, быстро разгорячились и затеяли спор о новом вооружении и современных принципах ведения боя. Они залихватски сыпали цитатами из полевых уставов и тактики Левицкого.
Пушкин по обыкновению много курил, слушал своих удалых молодцов, и глаза у него теплели. А когда разговором, как всегда, легко завладел неутомимый рассказчик и знаток неисчислимого количества всевозможных батальных историй, полковой лекарь, добродушный толстяк Гав-
рила Ипполитович Ишутин и речь его зажурчала, как речка по камушкам, полковник тихо попросил Максимова уединиться с ним на несколько минут.
— Ну-с, любезный Евгений Яковлевич, — сказал он ротмистру, когда они прошли в кабинет, — всем сердцем своим чувствую, что большое дело зачинается на Балканах. И Россия вряд ли будет в стороне. Рано или поздно, но скажет она свое грозное слово в защиту восставших славян. И тогда быть войне... Посему считаю долгом своим готовиться к ней уже сейчас и полк наш готовить. Вы одним из первых скрестите оружие с турками. Опыт, обретенный вами в боях, может сослужить для нас службу пеоценимую. Прошу, Евгений Яковлевич, самым подробнейшим образом сообщать мне обо всем, что касательно вооружения, тактики и боевых качеств турецких войск. Считайте себя как бы военным атташе Нарвского гусарского полка на Балканах...
Александр Александрович помолчал, глубоко затянулся папиросным дымом и добавил:
— И под пули сломя голову не лезьте — знаю я вас... Вы нам живой, голубчик, нужны... Живой...
Когда полковник с ротмистром вернулись в гостиную, Гаврила Ипполитович, красноречиво сопровождая свой рассказ выразительной мимикой, излагал один из эпизодов войны на Кавказе, в которой он принимал многолетнее и активное участие.
— Наступали мы под Турчидагом совместно с 3-м батальоном Апшеронского полка. Горды, как водится, на вершине засели и пальбу открыли неимоверпую. Наш драгунский дивизион с ракетною командой в обход, по дороге. А апшеронцы цепями по откосу
— А как же с горцами дело завершилось? — спросил кто-то из нетерпеливых молодых офицеров.
— Как и подобает... Повскакали на коней — и ходу. Наши драгуны успели им вдогон лишь несколько ракет выпустить. У нас потерь в этом деле не было. Вот у апше-ронцев были. В числе раненых оказался и их батальонный командир майор Дубельт, сын известного в свое время жандарма. Я его тут же в полевом лазарете и оперировал. Рана была пустяковая. В мякоть...
Имя Дубельта неприятно резануло Пушкина. Добрейший Гаврила Ипполитович, конечно, и не предполагал, что этим упоминанием вызовет болезненные воспоминания у своего командира.
Дубельты тяготели над семьей Пушкиных как проклятье.
Еще не успело остыть тело умершего в жестоких муках Александра Сергеевича Пушкина, еще не оправилась от нервического припадка Наталья Николаевна, как в их квартиру на Мойке, тяжело стуча ковапыми сапогами, бесцеремонно вошел начальник штаба корпуса жандармов Дубельт и опечатал кабинет. Он же затем рылся в пушкинских рукописях и бумагах, оскорбляя память великого поэта...
А потом, будто по иронии судьбы, младшая дочь поэта Наталья, красавица Таша, после неудачного романа с молодым князем Николаем Орловым как в омут бросилась в замужество. Ее супругом стал вопреки воле матери отпрыск Дубельта — Михаил, вернувшийся с Кавказа в чине полковника, лощеный, себялюбивый и бездушный. Он увез юную жену в Подольскую губернию, где служил флигель-адъютантом, и устроил из ее жизни какой-то нескончаемый кошмар. Страстный игрок, промотавший в карты состояние, человек необузданного нрава, Дубельт пил, истязал Наталью ревностью и подозрениями, часто бил. Промучившись до 1862 года, она, наспех собрав личные вещи, с двумя детьми уехала к тетке Александре Николаевне, вышедшей замуж за австрийского дипломата Густава-Виктора Фогеля барона фон Фризенгофа и жившей в его имении Бродзянах, в Словакии. В Россию Наталья больше уже не вернулась...
Рассвирепевший Дубельт мстил уехавшей жене тем, что не давал ей развода. Дело тянулось в казенных инстанциях. В обществе по этому поводу ходили самые разные толки-кривотолки.
Наталья Николаевна маялась душой за несчастную судьбу младшей дочери, постоянно корила себя, что не
уберегла ее вовремя от поспешного и необдуманного шага. Это в конечном итоге и ускорило ее кончину глубокой осенью 1863 года.
Вот почему такой горечью и болью отдалось в душе Александра Александровича случайно оброненное в разговоре добродушным полковым лекарем имя Дубельта...
Александр Александрович часто повторял слова отца: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие...» И не только повторял, но и следовал им.
Еще года три назад замыслил он собрать материалы о боевом прошлом своего полка. История 13-го Нарвского еще не была написана и бытовала в основном в изустных рассказах гусар-старослужащих и офицеров-ветеранов. Не пренебрегая этими рассказами, где правда часто причудливо переплеталась с лихим вымыслом, Пушкин, как человек аккуратный и обстоятельный, более доверял документам. Эту черту он тоже унаследовал от отца.