Герои среди нас(сборник)
Шрифт:
У него было трудное детство, он учился в ФЗУ завода "Красный пролетарий" и сразу после занятий, проглотив что-нибудь наскоро в буфете, бежал в ЦПК и О.
Здесь было десятка полтора площадок, на которых едва ли не ежедневно собирались лучшие московские волейболисты и куда со всего города съезжались сотни болельщиков.
Тут соблюдалась строгая иерархия: на тех площадках, что находились ближе к выходу, играли слабейшие, чем дальше в глубь парка, к пруду, тем класс играющих был выше.
Чинилин легко прошел весь путь - от волейбольного солдата до генерала. Его быстро заметили и пригласили в команду фабрики "Гознак". С его приходом команда вдруг засверкала. Чинилин подобрал игроков под стать себе, среднего
Так, одним из первых, сам того не ведая, Чинилин прокладывал путь новому стилю, который принес потом славу нашему волейболу: шесть в нападении - шесть в защите! Это был волейбольный вариант известного девиза: один за всех, все за одного. Правда, в команде "Гознака" действовала часто только первая часть девиза…
Слава команды родилась в один день, именно тогда, когда Чинилин и его приятели встретили в парке игроков сборной Москвы.
– Не все ли вам равно, с кем тренироваться, - безразличным голосом сказал Чинилин, весь внутренне дрожа от нетерпеливого азарта.
– Сыграйте с нами.
Сборная не очень охотно согласилась: надо бы партнерчиков покрепче, ну да ладно. А вышел конфуз: сборная проиграла 1:15, 2:15. Медлительные, привыкшие к строгому разделению обязанностей - трое нападающих и трое защитников, - игроки сборной терялись перед энтузиазмом этих нарушителей порядка, игравших в стремительном темпе и старающихся подражать своему капитану, этому худому черту, который неожиданно возникал то тут, то там.
И общий - комбинационный - стиль нашего послевоенного волейбола, и многие отдельные приемы - все это так или иначе связано с Чинилиным, с универсальностью его игры, которая находила множество подражателей, с его неистощимым тактическим богатством, которое он раздаривал направо и налево в каждой игре.
Чинилин не просто любил играть - он наслаждался игрой, жил ею, бредил волейболом во сне и наяву. Вечерами, когда начинались сумерки, он страдал: эх, не успеем закончить партию. Волейбол у него стал манией, он не мог жить без мяча. Чинилин, надо сказать, хорошо играл и в футбол, и в баскетбол, и в теннис, он даже участвовал в этих видах в первенстве Москвы, но только волейбол был его родной стихией.
Козел был очень азартный. Любил набрать мальчишек, конечно же льнувших к нему, и обыграть с ними сильную команду. Ему было тесно на площадке, и он, помню, иногда с еще одним-двумя игроками играл против шестерых.
К вечеру и партнеры, и противники валились с ног, а он все готов был скакать еще и еще.
Это, если хотите, был театр одного актера, театр, дававший представления ежедневно, всегда собиравший огромное число зрителей, и вовсе, конечно, не потому, что не надо было платить за билеты. Даже работники парка, закончив поскорее свои дела, устремлялись к началу "представления" в волейбольный городок. Ходили смотреть, разумеется, не только на Чинилина, тогда в Москве было много волейбольных "звезд", но Чинилин был "звездой", горевшей самым ярким, каким-то неистовым, манившим к себе светом. (Хочу подчеркнуть, что фамилию его знали тогда единицы, для волейбольной Москвы он был Козел и только. Вот почему я считаю себя вправе вспомнить его прозвище, которое, наверное, многим сейчас кажется неэстетическим. Но ведь древние не зря говорили - над прошлым не властны и боги…)
Среди зрителей, среди тех, кто приходил посмотреть на него, оказался однажды Лион Фейхтвангер. У Чинилина была фотография: он, Козел, а за ним, на скамейке, Фейхтвангер.
Чинилин потерял эту фотографию во время войны. Он тогда многое потерял, не только эту фотографию.
Я не спрашивал Чинилина, как он воевал, это был бы бестактный вопрос. Человек, который в тяжелую для команды минуту был готов взвалить на себя всю ответственность, такой человек не мог стать плохим солдатом.
Уверен,
Было ему тогда ровно тридцать. А ведь он еще мечтал вернуться в ЦПК и О…
По странной случайности наша часть в сентябре того года стояла немного южнее, и - чего не случалось на войне - я мог и встретить своего кумира. Мог, да не встретил. Увидел его я только в 1949 году, когда уже спортивным журналистом приехал в Ленинград на чемпионат страны по волейболу.
Он был здесь судьей. Догадываюсь, как не просто было ему, не доигравшему свое, так и не успевшему досыта насладиться любимым искусством (я сознательно употребляю в применении к Чинилину это слово), как не просто было ему вернуться в свой прежний мир в новом, непривычном качестве.
В своей блистательной волейбольной жизни Чинилин только раз участвовал в международной встрече - в Москве, с командой Афганистана. Теперь его бывшие соратники выступали в официальных международных соревнованиях, в чемпионатах мира, они вели интересную, насыщенную разнообразными событиями жизнь, о какой он только мечтал. Раньше мечтал.
Не знаю, до конца ли растворилось в Чинилине чувство неизбежной горечи. Тогда, в Ленинграде, познакомившись с ним, я увидел человека сурового, резкого в своих суждениях и оценках. И с тем же пронзительным взглядом. Я даже подумал было, что прозвище Козел было дано ему за его бодливость, строптивость нрава. Но нет, все говорят - за прыжок. Может быть, и так. А все же, думаю, что не за одну лишь прыгучесть получил он свое прозвище.
Впрочем, что ж, он, наверное, и должен был быть суровым и резким. Потому что ничто на свете не могло заменить ему того блаженного ощущения легкости своего тела, того счастливого мига, когда он вдруг застывал в высоком прыжке над сеткой и когда, казалось, земное притяжение загадочным образом теряло над ним свою власть; того необъяснимого наслаждения, которое он ощущал, угадав направление полета мяча и кинувшись под него, чтобы поднять в воздух и продлить его жизнь…
Но в сложном комплексе чувств и ощущений, о которых Чинилин теперь только вспоминал да которые иногда навещали его в снах, одно продолжало жить и действовать - чувство игры. Оно, это чувство, отличало его от других, даже самых проницательных и опытных судей. Оно позволяло ему сразу распознать ошибку, оно разрешало ему в иные моменты быть снисходительным к спортсменам, не изматывать их беспрерывными свистками, давать им, к удовольствию зрителей, поиграть.
Впрочем, тогда, в Ленинграде, Чинилин произвел на меня незабываемое впечатление не только тонкостью, проникновенностью своих судейских решений.
…Шла игра московских мужских команд - ЦСКА и "Локомотива". Игра была нервная, лихорадочная. Все ждали, что армейские волейболисты, которые рвались на первое место (и в конце концов, забрали его!), добьются легкой победы.
Но в пятой партии "Локомотив" упорно лидирует - 8: 6, 12: 8, наконец, 14: 9.
В этот драматический момент армейцы производят замену. И вдруг судья на вышке - это был Чинилин - объяснил, что партию выиграл "Локомотив": оказывается, ЦСКА уже исчерпало лимит, не имело, стало быть, права делать замену, и он в соответствии с правилами наказал команду очком, которое и закончило поединок.