Герои умирают
Шрифт:
Должно сработать.
Мне приходится идти согнувшись – ноги и в самом деле как будто не мои, но у меня есть цель, и она все еще позволяет им инстинктивно поддерживать меня. Я все сильнее и сильнее наклоняюсь вперед, и наконец ноги пускаются в неуклюжий бег.
Несмотря на рев землетрясения, на битву у нас над головами, в самый последний момент Берн слышит звук моих шагов. Он разворачивается и поднимает Косалл – кончик меча входит мне в живот так же легко, как горячий нож в масло.
Меч погружается все глубже и глубже, пока наконец его звенящий кончик не выходит
Мне не больно, но отвратительно, потому что этот звон отдается даже в зубах.
Берн меня прикончил.
Наши глаза встречаются. Он, похоже, потрясен – трудно поверить, что через столько лет вражды он все-таки убил меня.
На одну долгую секунду он погружается в воспоминания. В этот миг я нанизываю себя на меч до самой крестовины, а потом бью Берна в солнечное сплетение.
Мой нож идет не так легко, как его меч, однако мы стоим рядом, связанные друг с другом, проткнутые клинками. Я дергаю нож, ведя его вверх, чтобы разрезать мускулы и нащупать сердце. Внезапно клинок замирает, и я уже не могу сдвинуть его с места: Берн сконцентрировал вокруг него свою Силу, Наши глаза снова встречаются в последний раз – Берн чует близкую смерть.
Вторым клинком, спрятанным в левой руке, я бью в голову.
Нож хрустит, ломая череп, и входит в мозг. Кость похрустывает – я раскачиваю нож туда-сюда, я забираю жизнь Берна, его воспоминания, надежды, мечты, страсти, радости – забираю и топчу их.
Он закатывает глаза и бьется в конвульсиях. Наконец отпускает рукоять Косалла и падает к моим ногам. Звон прекращается.
Я стою посреди арены с торчащим из меня мечом. Я пытаюсь сделать всего несколько шагов, чтобы умереть подальше от Берна, однако ног у меня уже нет. Не знаю, повинен ли в этом яд или Косалл перерезал мне позвоночник.
Колени подгибаются, и я падаю наземь.
Нет, все же это из-за позвоночника – звон в зубах доказывает, что повреждена кость. Я раскидываю руки, чтобы упасть лицом вверх. Полтора фута клинка Косалла выскакивают из меня от удара о песок.
Пэллес сияет надо мной в вышине – значит, все в порядке.
Мне достаточно того, что в последнюю минуту я буду видеть ее свет.
В техкабине громыхали отзвуки боя, который разворачивался на экране, однако все присутствовавшие молчали.
Коллберг пытался сдержать дрожь, но у него ничего не получалось. Все его тело тряслось и чесалось, а один глаз рефлекторно подергивался.
– Господи, господи, – шептал администратор, – он сумел. Он наконец сделал это.
Кто-то из техников пробормотал:
– Никогда не видел ничего подобного. Это будет самый великий бестселлер после Кастового бунта. Да что я говорю – бестселлер всех времен и народов.
Другой техник, более склонный к размышлениям, пробормотал в ответ, что они получили редкостный шанс видеть гибель Кейна и теперь до самой смерти смогут рассказывать об этом своим детям и внукам.
Как ни странно, только Коллберг про себя молился, чтобы Кейн продержался еще немного.
Однако это было вполне объяснимо: Пэллес по-прежнему сражалась с Ма'элКотом в небесах над Стадионом, и если бы Кейн
В динамиках кабины раздался шепот мыслеречи Кейна:
– Теперь я понимаю, что он имел в виду, мой отец, когда сказал мне, что знать врага – уже означает наполовину победить его. Теперь я знаю врага. Это вы.
Коллберг побледнел. Ему показалось, будто Майклсон обращается к нему. Он вытер дрожащей рукой рот и посмотрел на переключатель аварийного переноса. Он мог вытащить Кейна сию секунду, прямо в разгар битвы, и он сделает это, если Кейн хотя бы намеком коснется запретной темы.
Однако мгновением позже Коллберг расслабился. Ну что может сказать Кейн? Блок не позволит ему произнести ничего по-настоящему опасного. Коллберг поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, он пытался найти позу, в которой сможет наблюдать смерть Кейна с безграничным вниманием. Он очень долго ждал этого момента и теперь надеялся выжать из него все возможное.
В небесах над Стадионом Победы бились два бога. Речная вода мешала Ма'элКоту, поскольку загораживала ему обзор. Он висел в водяной сфере, и оттуда воззвал к любящему народу – своим детям, и протянул руки – повинуясь этому жесту, в небесах заплясали молнии. Огонь его тела заставил реку кипеть, и белые клубы пара смешались с серыми тучами.
Шквал молний и огня ударил в ту малую частицу Песни Шамбарайи, которая именовалась телом Пэллес Рил, – ударил и прошел сквозь него, словно сквозь линзу, и, не повредив его, ударил в реку. Рыба издохла, деревья высохли, трава на берегах почернела; выдра со своим выводком погибла в кипящем озерке, а олень упал с берега в воду. Однако вся Сила Ма'элКота нанесла Шамбарайе меньше вреда, чем один-единственный лесной пожар или ранние заморозки в горах.
Пэллес пела Песнь, и Песнь струилась сквозь нее, становясь ею; она пропускала сквозь себя мелодию точно так же, как пропускала удары Ма'элКота.
И Шамбарайя нанесла сквозь ее тело ответный удар – не огнем, не молнией, но силой жизни, которой она служила.
На великолепной коже Ма'элКота вспухли пузырьки, в легких стремительно выросли водоросли. Проказа начала есть его плоть, а крошечные симбионты, жившие в его организме, внезапно стали расти, вызывая нестерпимый зуд в животе и груди. Они наверняка взорвали бы его изнутри – однако Ма'элКот был не менее велик, чем Шамбарайя. Любовь, поглощенная из жизней его детей, загорелась в теле, и вскоре оно очистилось и изнутри, и снаружи.
Ведя битву, боги говорили друг с другом. Голос Ма'элКота был как бы хором тысяч людей – от крика новорожденных младенцев до ворчания больных стариков.
– Почему ты не ударишь по моим детям? Ты знаешь, что так можно отнять у меня силы – нужно только встряхнуть землю, разрушить дома, затопить город. Не в этом ли твоя истинная сила?
Ответ звучал ревом водопада, трубным криком диких гусей, треском сдвинувшегося ледника:
– Они не нанесли мне обиды.
И Ма'элКот понял: Пэллес Рил была больше, чем простым передатчиком воли бога реки. Ее воля окрашивала Песнь; они были едины…