Герои
Шрифт:
— Я знаю.
— Знаешь?
— Как бы ещё я попала на твоё место?
— На моё место?
— Второй у Доу.
Утроба вытаращил глаза. Он посмотрел на Чудесную, потом перевёл глаза Трясучку, потом обратно на неё.
— Ты?
— А почему не я?
— Ну, я просто подумал…
— Когда ты уйдёшь, для нас перестанет светить солнце? С прискорбием тебя разочарую.
— Эй, а как же твой муж? Твои сыновья? Мне казалось, ты собралась…
— Последний раз я приезжала на хутор четыре года назад. — Она вскинула голову, и лёд был в её глазах,
— Но ты ездила домой в прошлом месяце.
— Побродила денёк, посидела у речки и порыбачила. Потом вернулась в дюжину. Не осилила тебе рассказать. Не снесла бы жалость. Это всё, что уготовано таким как мы. Увидишь. — Она взяла его за руку и сжала её, но его кисть оставалась безжизненной. — Было честью биться рядом с тобой, Утроба. Береги себя. — И она вошла, толкнув дверь, и со стуком захлопнула её за собой, и оставила его снаружи, таращиться на безмолвные доски.
— Считаешь, что знаешь кого-то, а потом раз… — Трясучка щёлкнул языком. — Никто никого не знает. По-настоящему.
Утроба сглотнул.
— Жизнь кишит ещё теми сюрпризами. — И он повернулся спиной к старой хижине и отправился во мрак.
Он часто грезил наяву о грандиозных проводах. Вот он — сквозь строй желающих удачи названных, идёт навстречу светлому будущему, спину ломит от хлопков на память. Шествует под аркой скрещенных мечей в сиянии солнца. Скачет вдаль, сжимая кулак в прощальном приветствии, и карлы ликуют, а женщины плачут от расставания, хотя откуда тут взяться женщинам, можно было только гадать. Красться ранней зарёй в промозглом полумраке, позабытым и позаброшенным, не совсем то. Но от того, что жизнь такая, какая есть, людям и приходится грезить наяву.
Почти все обладатели достойных упоминания имён были там, на Героях, — и с нетерпением ждали когда же, наконец, зарежут Кальдера. Только Весёлый Йон, Скорри Тихокрад да Поток остались проводить его. Остатки утробиной дюжины. И Ручей, чёрные тени под глазами, сжимал в бледном кулаке Отца Мечей. Утроба разглядел в их лицах боль, как бы они не старались налепить сверху улыбки. Будто бы он их подвёл. Может, и так.
Он всегда гордился почётом, и всеобщим признанием. Правильный мужик, прямой, как стрела, все дела. Несмотря на это, мёртвые друзья превзошли живых уже давным-давно, и за последние дни заметно усилили численный перевес. Трое из них, те, что могли подарить самое тёплое напутствие, вернулись в грязь на вершине холма, и ещё двое лежали в его повозке.
Он пытался расправить старую накидку, но растаскивание уголков не помогало её подровнять. Подбородки Виррана с Дрофдом, их носы и ноги образовывали маленькие скорбные шатёрчики из ветхой, потрёпанной ткани. Не пристал такой саван героям. Но хорошие покрывала пригодятся живым. Мёртвых не согреешь.
— Не верится, что ты уходишь, — произнёс Скорри.
— Я целые годы твердил об этом.
— Вот именно. И никогда не делал.
Утроба мог лишь развести руками.
— Теперь решился.
В его голове прощание с командой было чем-то
— Позырить не останешься? — спросил Поток.
— Поединок? — Убийство, так пожалуй будет точнее. — Я, походу, уже насмотрелся на кровь. Дюжина твоя, Йон.
Йон вскинул брови на Скорри, на Ручья и Потока.
— Что, вся?
— Наберёшь новых. Раньше-то находили. Пройдёт пара-тройка дней, и даже не вспомнишь, что кого-то не хватало. — Печальный факт в том, что, скорее всего, это правда. Так постоянно и было, когда они теряли того или иного бойца. Трудно представить, что с тобой будет то же самое. Что тебя позабудут, как пруд забывает о брошенном в него камне. Пара кругов лёгкой ряби и тебя нет. Такова природа людей — забывать.
Йон хмурился на покрывало и на то, что под ним.
— Если я умру, — пробубнил он, — кто отыщет моих сыновей…
— Может тебе пора самому их найти, не думал об этом? Разыщи их сам, Йон, и расскажи им кто ты, и хоть как-то загладь вину, пока ещё дышишь.
Йон опустил глаза на свои сапоги.
— Айе. Может быть. — Тишина, уютная, как копьё в жопе. — Ну ладно. Нас ждут щиты. Мы будем держать их наверху, рядом с Чудесной.
— Так точно, — сказал Утроба. Йон повернулся и побрёл вверх на холм, качая головой. Скорри напоследок кивнул и двинулся за ним.
— Пока, вождь, — сказал Поток.
— Я никому уже больше не вождь.
— Моим будешь всегда. — И он похромал двум другим вослед, оставляя с Утробой у повозки одного лишь Ручья, пацана, которого позавчера он вообще не знал — сказать последнее прощай. Утроба вздохнул и взгромоздился на сиденье, морщась от заработанных за последние дни синяков. Снизу стоял Ручей, Отец Мечей в обеих его руках — обтянутое ножнами острие касалось земли. — Мне выпало держать щит за Чёрного Доу, — произнёс он. — Мне. Тебе когда-нибудь приходилось?
— Не раз. Ничего особенного. Просто обозначай круг, смотри, чтобы никто его не покинул. Стой за своего вождя. Поступай как надо, как ты делал вчера.
— Вчера, — бормотнул Ручей, уставившись на колесо телеги так, будто взглядом проник сквозь землю, и ему не понравилось увиденное на той стороне. — Я не всё рассказал тебе, вчера. Я хотел, но…
Утроба угрюмо оглянулся на два бугорка под покрывалом. В принципе, можно было бы закончить, и не выслушивая ничьи признания. Он повезёт и без того тяжёлый груз своих собственных ошибок. Но Ручей уже говорил. Гулко, ровно — как пчела, застрявшая в душной комнате.