Герои

Аберкромби Джо

— Что-ж. — Лицо Скейла исказилось в уродливую маску, когда тот запихивал культю обратно под плащ. — Похоже, ты был прав. Миру нужно побольше людей, умеющих думать и поменьше героев. — На мгновение он сверкнул взглядом, и, посмотрев ему в глаза, Кальдер содрогнулся. — Ты всегда был умным.

— Нет. Это ты оказался прав. Порою приходиться драться.

Вот здесь он держал свою скромную оборону, и земля до сих пор несёт свои шрамы. Потоптан урожай, раскиданы сломанные стрелы, истерзанные куски доспехов вокруг остатков вырытых рвов. Перед Клейловой стеной дёрн размолотили в грязь и снова плотно утоптали. Вмятые, смазанные отпечатки сапог, копыт, ладоней — вот и всё что осталось от тех, кто погиб здесь.

— Добивайся

словами всего, что только можно, — пробормотал Кальдер, — вот только речи вооружённого, звучат гораздо приятнее. Так говорил ты. Так говорил наш отец. — И разве не он заодно говорил что-то насчёт семьи? Что нету ничего важнее? И о пощаде? Обязательно подумай о пощаде?

— Когда ты молод, кажется, что отец знает всё, — сказал Скейл. — Теперь я начинаю понимать, что он ошибался, быть может, далеко не пару дюжин раз. Посмотри, в конце концов, как он кончил.

— Верно. — Вымолвить слово было всё равно, что поднять огромный камень. Сколько же времени Кальдер жил и терпел эту отвратную, тупоголовую гору самодовольства на своём пути? Сколько он вынес от него тумаков, издевательств и оскорблений? Его ладонь сомкнулась на металле внутри кармана. Цепь его отца. Его цепь. Нет ничего важнее семьи? Или семья — тот камень, что утянет тебя на дно?

Они оставили позади подбирал-мародёров и с ними картину былого сражения. Вниз, по тихой тропке у крестьянской избы, где Скейл будил его с утра парой дней ранее. Где Байяз гораздо грубее разбудил его прошлой ночью. Это испытание? Проверка, достаточно ли Кальдер безжалостен, чтобы удовлетворить вкусам волшебника? Его попрекали за многое, но за недостаток безжалостности — ни разу.

Сколько же времени он мечтал вернуть себе отцовское место? Мечтал даже прежде, чем отец его потерял, и теперь осталось перескочить последнюю неказистую изгородь. Всего и делов — только кивнуть. Он искоса поглядел на Скейла, сломленную развалину, которой тот стал. Для человека с честолюбием изгородь не велика. Кальдера попрекали за многое, но за недостаток честолюбия — ни разу.

— Ты — тот, кто должен был наследовать отцу, — проговорил Скейл. — Я пытался, но… так и не смог. И всегда считал, что ты лучше годишься в короли.

— Возможно, — прошептал Кальдер. Определённо.

Трясучка приблизился уже вплотную, одна рука на поводьях, вторая покоится на бедре. Он выглядел так расслабленно, как только можно выглядеть в принципе, слегка покачиваясь в такт движению лошади. Но его пальцы совершенно случайно теранулись о рукоять меча, подвешенного в ножнах к седлу, как раз под рукой. Меча, которым владел Чёрный Доу. Меча, которым владел Девять Смертей. Трясучка приподнял бровь, задавая вопрос.

Кровь подкатила к глазам Кальдера. Итак, время пришло. Он получит всё, что хотел.

Байяз был прав. Нельзя стать королём, кое-чем не пожертвовав.

Кальдер сделал бесконечно долгий вдох и задержал дыхание. Пора.

И тихо покачал головой.

Рука Трясучки скользнула в сторону. Его лошадь медленно-медленно отстала.

— Может я и лучший из братьев, — сказал Кальдер, — но ты — старший. — Он приблизил своего коня и вытащил из кармана отцовскую цепь, и обернул её вокруг шеи Скейла, бережно расправив на плечах. Похлопал его по спине и придержал руку, размышляя, когда же он успел полюбить этого тупого болвана. Когда это он успел полюбить кого-то, помимо себя. Он опустил голову. — Позволь мне быть первым, кто склонится перед новым королём Севера.

Скейл заморгал на алмаз, лежащий поверх замызганной рубахи.

— Никогда бы не подумал, что всё может закончиться вот так вот.

Не думал и Кальдер. Но оказалось, он рад, что вышло именно так.

— Закончиться? — Он ухмыльнулся, глядя на брата. — Всё ещё только начинается.

Ушедший на покой

Дом стоял не у воды. У него не было широкого

крыльца с перилами. Скамейка с видом на долину рядом с домом была, вот только по вечерам, присаживаясь на неё с трубкой, его тянуло не улыбаться, а вспоминать тех, кого он похоронил. На стыке западной стены подтекала крыша — когда шёл дождь, то есть в последнее время частенько. Внутри имелась всего одна комната, и верхняя полка, чтобы на ней спать, и, если провести решительную черту между сараями и домами, этому с большим трудом удалось бы оказаться на стороне последних. Но тем не менее, это был дом, из хорошего дубового бруса, с приличной каменной трубой. И он был его. Мечты не прорастают сами по себе, им нужно на что-нибудь опереться, и куда-то приходится посадить первое, основополагающее зёрнышко. Либо Утроба так себя утешал.

— Блядь! — Молоток с гвоздём грохнулись на доски, и он заметался по комнате, ругаясь, брызжа слюной и тряся рукою.

Работа по дереву оказалась суровым способом добывать пропитание. Пожалуй, он много реже стал грызть свои ногти, вот только вместо этого принялся вколачивать их в пальцы молотком. Печальная истина состояла в том, и сплошь покрывшиеся ссадинами кисти вынудили Утробу её принять, что плотник из него не такой уж и распрекрасный. В мечтах об уходе на покой потоки света пронизывали окна цветного стекла и искусными завитками ложилась стружка — он мастерил вещи дивной красоты. Резные коньки крыш с вызолоченными драконьими головами, настолько живыми, что стали чудом всего Севера, и народ стекался толпами за мили, чтобы только взглянуть на них. Но оказалось — дерево точно также занозит, гниёт и раскалывается, как и люди.

— Проклятущий ад. — Растирая безжизненный большой палец, с уже чёрным от вчерашнего попадания ногтем.

В деревне ему приветливо улыбались, по случаю приносили разовую работу, но, как считал он, далеко не один окрестный житель управлялся с молотком гораздо лучше него. Было дело, те построили новый амбар, не прибегая к его умениям, и ему пришлось признать — сооружение получилось что надо. Начинало казаться, что в долине его привечают скорее не за пилу, а за меч. Пока шла война, у всегда охочего северного отребья для убийств и грабежей были южане. А теперь остались лишь одни соплеменники, и лиходеи старались не упустить своего. Поэтому очень неплохо, когда под рукой имелся свой собственный названный. Такие вот настали времена. Такие времена всё идут и идут, и, может статься, были такими всегда.

Он присел на корточки у раненого стула — недавней потери в его войне с мебелью. Он расколол доску, в которой битый час выстукивал долотом паз, и теперь новая ножка торчала под углом, а там, где долбил, зияла уродливая выемка. Нормально работать можно было лишь дотемна, но если он не закончит его за вечер…

— Утроба!

Он встрепенулся. Голос мужской, низкий и грубый.

— Утроба, ты там?

Его кожа заледенела. Пускай большую часть жизни он строил из себя прямого, как стрела, правильного мужика, но кого б ты из себя не строил, от чёрных дел невозможно отойти в сторону, не оставив кое-какие должки.

Он взметнулся в прыжке, ну, в более-менее прыжке, насколько у него получалось в последнее время, хватанул меч, висящий на скобе над дверью, неловко попытался его сдёрнуть и едва не уронил себе на голову, шепча новые проклятия. Если пришли его убивать, маловероятно, что стали бы предупреждать, окликая по имени. Разве только они — полные идиоты. Однако, идиоты могут быть мстительны не меньше иных, если не больше.

Ставни заднего окошка открыты. Он мог выскочить оттуда и утечь в лес. Но если там ребята серьёзные, то предусмотрели и это, а с такими коленями ему ни от кого не убежать. Лучше выйти напрямик, через главный вход и взглянуть им в глаза. Так поступил бы он, когда был молод. Он повернул запор, вставил лезвие в щель и потихоньку, как рычагом, приоткрыл дверь, всматриваясь в проём.