Героические были из жизни крымских партизан
Шрифт:
Вошёл ещё человек в плотной командирской шинели, в постолах, аккуратно пригнанных. Моложавый, с усиками, с глазами, в которых столько лукавства, сколько и озорства.
— Василий Ильич, товарищ Чёрный! — ахнул Лёли.
— Так-то принимаешь секретаря райкома партии, товарищ председатель, — засмеялся Василий Ильич.
Они знали друг друга давно, встречались в районном центре: на активах, на заседаниях в райкоме; часто шагали по табачным плантациям, переругивались по телефону, но вряд ли чувствовали такую близость между собой, какую чувствовали
Большие дела немногословны.
Решили срочно, сейчас же начать перегон скота за Басман-гору — в главный партизанский район. Сухие фрукты, оставшийся табак, несколько бочек вина — в отряд. А фельдфебелю замазать глаза: собрать коровёнок потощее, немного вина отвалить, два десятка овец — пусть подавятся!
Увлеклись, прикидывали, кого куда зачислить. Может, создать из лакских мужиков отдельную партизанскую группу?
Комиссар Чёрный вдруг заявил:
— Постойте, с другого начинать надо. Куда народ девать?
— Не будем предугадывать события, торопить их, — сказал Македонский. — В отряд не зачислишь же.
Григорий Александрович взял сторону комиссара:
— О людях подумать надо. Предлагаю утром же начать эвакуацию. Стариков, женщин, ребятишек из деревни в степи, к дальним родственникам, на Тарханкут, куда немец не часто заглядывает.
Началась эвакуация всех и всего, что жило, находилось преспокойно в деревушке, лежавшей вдали от главных дорог. По пропускам, добытым Лёли — тут он не стеснялся пользоваться правами бургомистра, — многие семьи покидали родные места. Не всё шло гладко: были слёзы, возникали конфликты: «Никуда не уеду, тут помирать буду!», но деревня постепенно прощалась с теми, кто мог быть лишним при крайних обстоятельствах.
Они, обстоятельства эти, не заставили себя ждать. Даже слишком поторопились.
Фельдфебель появился в Лаках с офицером — бледным, моложавым, с хлыстом. Сопровождал его толстенький напудренный капитан — румын в четырёхугольной фуражке с высоким козырьком. Вся эта компания осматривала деревню. Водил их Лёли, рядом семенил Григорий Александрович с инвентарными книгами, истребованными моложавым немцем.
— Всё показывать! — приказал офицер на чистом русском языке.
— Нам нечего утаивать, господа хорошие. Скот угнали, вино эвакуировали. Как и повсюду. Да и колхоз небольшой, всего дворов-то...
Офицер подошёл поближе к председателю, сказал:
— Довольно, господин бургомистр. Ваш колхоз мне знаком. Кстати, на Мс«э<ивской сельскохозяйственной выставке, на вашем колхозном стенде вы выглядите гораздо моложе. А чтобы никаких недоразумений между нами не было, информирую: я местный — агроном из Фрайдорфа. Надеюсь, вам знакома колония немецкая на севере Крыма? Так вот, мне нужна правда!
Лёли подвёл «гостей» к лабазу, показал на то, что было отобрано для фельдфебеля:
— Всё, чем мы располагаем, господа!
Офицер из Фрайдорфа даже не взглянул на то, что показывал председатель, остановился у правления, сказал улыбающемуся румынскому капитану:
— Деревня
Тот поддакивал, но, видно, ничему не верил. Немец повернулся к Лёли:
— Чтобы всё было: хлеб, вино, мясо, табак и прочее, и прочее.
— Но, позвольте, господин офицер...
— Молчать! Я энаю, что ты коммунист, но также знаю, что расчётливый хозяин, — Немного подумав, немец добавил: — И не такой болван, чтобы на верёвке болтаться. И знайте: мне точно известно, что большевики из вашего колхоза ничего не взяли. Всё, господин бургомистр.
Немцы уехали.
Население почти полностью эвакуировалось. Македонский вывел отряд из Большого леса и привёл его поближе к деревне. Днём прятал его в кустах, а вечерами...
Ночёвка под крышей почти несбыточная мечта крымского партизана. Бахчисарайцы стирали бельё, мылись, брились, чинили обувь, кроили и шили постолы из сыромятной кожи.
На рассвете тайком уходили летучие боевые группы на операции. Они рушили мосты, налетали на отдельные немецкие машины.
Немцы никак не могли понять, откуда берутся партизаны и куда они исчезают после операции. Все тропы, ведущие в Большой лес, под неусыпным наблюдением. Ни одна живая душа там не появляется, а машины летят в воздух, гибнут солдаты, старосты, полицаи.
В деревню прибыла небольшая румынская команда во главе с унтером — квартирьеры.
Солдаты, усталые, грязные, обовшивевшие, ругали фашистов и своего «вождя» Антонеску; ели, пили вино и не замечали, а может, не хотели замечать вооружённых партизан, как у себя дома ночами разгуливающих по деревне.
Прибыла румынская рота ibo главе с напудренным капитаном. Начались повальные обыски — -разумеется, безрезультатные. Капитан отчаянно ругался, бил солдат, особенно унтера, который так и не протрезвел и в полубеспамятстве был отправлен под арест.
На рассвете из отряда прибежал Николай Спаи:
— Уходите! Немцы, эсэсовцы! Уходите!
Бегали по домам, предупреждали тех, кто ещё был в деревне. Кто-то успел убежать, а кто-то и нет. Каратели нагрянули на трёх машинах, командовал ими бывший фрайдорфский агроном.
Задержанных загнали в клуб, выстроили у белой стены. Офицер прошёлся вдоль строя — туда и обратно, потом подошёл к Лёли, стоявшему на правом фланге:
— Где скот? Почему пустые закрома? Где, наконец, народ?
Лёли ответил спокойно:
— Народа нет. Да разве его удержишь...
Офицер смотрел в глаза председателю:
— Арестовать! — и ударил Лёли хлыстом.
Подошёл к черноусому Спаи:
— Партизан? Арестовать... И этого. — Кончик его хлыста упал на плечо Григория Александровича. Отошёл, приказал, показывая на молчаливых людей, стоящих у стены: — А этих — расстрелять!
Арестованных погнали по старой лесной дороге в Керменчик. А в деревне за их спинами строчили немецкие автоматы, кричали люди... Чёрный дым потянулся от Лак по всему хребту, запахло гарью.