Героический режим. Не для героев
Шрифт:
Блин, ну если это не приправа, так, может, хотя бы как благовоние кто-нибудь возьмёт! Запах сильно разогрел аппетит, и я припустил к «городу». Назывался он, кстати, так же, как и первый остров, на котором я очутился, то есть язык сломаешь.
Спустя полчаса я с трудом вломился в закрывающиеся на ночь ворота. И первым, кого я встретил у таверны, был тот самый торгаш, привёзший меня сюда. Он, не стесняясь, мочился на стену у двери.
— Привет, дружище! — несколько заискивающе произнёс я.
— Привет. Нужна работа?
Моего
— Вот, смотри, — я выудил из сумки свёрток, — какая хрень.
— Что это? — Взгляд торговца выражал крайнюю степень безразличия.
— Приправа, — гордо сказал я. — На, понюхай.
— Что-то не знаю такой приправы.
— Так ты, наверное, не всеми торгуешь…
— Из тех, что растёт здесь, всеми. На юг продаю… Знаешь, как они там любят наши приправы? Не знаешь. А я знаю. Так вот, это не приправа.
Меня обуяла паника. Перед глазами маячила вполне реальная возможность ночевать с вшивыми бродягами, которых я сейчас мог наблюдать на краю площади. Они жгли чадящий костёр.
— Ну, благовоние. Вкусно же пахнет?
— Вкусно. Но что-то я…
— Вкусно пахнет, — твёрдо сказал я, — значит, продашь южанам, как редкое благовоние. Срубишь кучу денег. А я у тебя прошу всего лишь две серебряные монеты.
Кажется, в моём собеседнике взыграл инстинкт.
— А сколько у тебя?
— Четыре.
— Вот и давай за четыре медяка.
Из меня торгаш хреновый, но надо было стоять на своём.
— Да ты же на вес золота их продашь. А то и дороже. Два серебряных.
— Шесть. А если у меня никто эту хрень не купит?
— Как же не купит, ты понюхай, как пахнет…
После десятиминутных препираний я довольный вошёл в таверну. В кармане лежал один серебряный и два медяка. Не хилый улов. После ночёвки можно будет двигать дальше, а не торчать в этом богом забытом гадюшнике, где даже квесты не дают.
Или попробовать набрать ещё этой травы? Золотая же жила… Впрочем, завтра знакомый торгаш может протрезветь, и я не получу ни гроша. Пофармить-то можно будет, но продам уже в другом месте другому дурачку.
— Привет, — улыбнулся я трактирщику. — Ужин и пива. Того, что получше.
— Разжился деньжатами?
— Ага.
— Никого не убил? — подозрительно сощурился Гарк. Его руки бегали за стойкой, собирая ужин — ломоть хлеба, кус солонины, сыр.
— Пару брауни на полях. У одного были деньги, видать, где-то стырил.
— А… это хорошо. Деньги?
— Угу, — промычал я с набитым ртом.
— Ну да, они вороватые ублюдки. Вот, помню, один к моей матери забежал… Нассал, падла, в бидон с молоком, а она давай моего сына поить. Тот пищит, плюётся… Смешно было.
Я улыбнулся.
В таверне стало куда менее многолюдно. Возможно, ушёл какой-то из кораблей. Шлюхи так же пытались заманить клиентов, но местные особо не велись. Одна попробовала подойти ко мне, но
Спустя полчаса, когда я уже добивал вторую кружку, дверь распахнулась и в трактир вошёл угрюмый конунг. Его сопровождали три стражника. Кто-то из местных накосячил? Скорее всего.
Однако, увидев меня, он махнул рукой стражникам и направился прямо ко мне.
— Неблагонадёжный молодой человек, — прошипел конунг. — Так я думал. Первый день, и уже в полной жопе.
— Чего? — ошалело спросил я.
Вместо ответа один из стражников впечатал мне в лицо дубинку. Нос хрустнул, губы лопнули, как переспевшие помидоры. Второй повалил меня на пол ударом в темя. Я попробовал брыкаться, совершенно забыв про способности, схватился даже за тесак, но в голове плыло, а удары сыпались один за другим, и я окончательно вырубился.
Мысль о том, что некоторые травы используются не только как приправы или благовония, вспыхнула в уже почти погасшем сознании.
Глава 32
22, 10
Кажется, мне предстояло провести ночь ещё в худших условиях, чем я предполагал.
Башка трещала, пылали губы, в нос будто набили ваты. Руки были стянуты за спиной, я сидел на чём-то твёрдом, стуле, скорее всего. Я застонал, открывая единственный глаз.
Судя по адской боли, времени прошло не много. Я сидел в какой-то затемнённой комнате с единственным факелом, горящим в противоположном углу. Зарешёченное окно было расположено под самым потолком, что могло означать только одно — я в подземелье. Но не в темнице. Вряд ли мне в камеру поставили бы стол, да ещё и со вторым, напротив меня, стулом.
— Ау, — с трудом вытянул я губы, больше напоминающие четыре три куска ободранного мяса. Нижняя губа разошлась на две ровные половинки и отвисла. И это было, мать вашу, охренительно больно.
На мой слабый возглас никто не откликался. Впрочем, рано или поздно кто-нибудь придёт. Не в темнице же…
Две распахнулась, и мне в лицо ударил яркий свет. Я сморщился (что тоже было больно) и отвернул голову.
— Отвернулся так, будто стыдно, — презрительно сказал конунг, его полная фигура застыла в дверях. — Или стыдно? Что-то мне не верится.
— Я не знал, что это такое, — прошамкал я. — Правда.
— Правда? А сам называл то «благовоние», то «приправа». Что, разве на севере такая не растёт?
— Не знаю. Я не северянин.
— Тем более. — Конунг воткнул факел в подставку и приблизился к столу. — Впрочем… за столько ты продал два свёртка?
— За серебряную и два медяка. И не два, а четыре.
— Четыре? Подожди-ка.
Толстяк выскочил из комнаты легко, как бабочка. И уже через пару минут рядом со мной поставили стул, на который посадили торгаша. Над его рожей тоже не хило поработали.