Героинщики
Шрифт:
– Я видел негативы. Твой отец отдал пленку моей маме, потому что тогда мы все встретились на вечеринке в честь Нового года. Он переворачивает дальше и показывает мне остальные фотографии, где я вижу наших общих друзей, каких-то незнакомцев - они все бухи, праздник удался.
А вот сидит тот фашистский мудак, Олли Каррен, худой, как никогда, и волосы у него здесь еще рыжие, а не серебристые. Но в глаза мне бросается другой снимок. У меня чуть сердце не останавливается, когда я вижу на глянцевой фотографии кодак светлую, бездумную улыбку малого Дэйви. Отец смотрит на него с любовью и печалью. Эта фотография мне всегда казалась одновременно трогательной и отталкивающей.
Я хочу сказать то Кизбо, но все, что слетает с моих губ, это: -
На обед давали хаггис, репу и кашу. Я не хотел брать хаггис, но тогда мне полагалась бы яичница, которая просто ужасно пошла с кашей и репой, поэтому я рискую и беру наше национальное блюдо.
На ебаной индивидуальной консультации Том спрашивает меня о дневнике.
– Ты его ведешь?
– Да. Каждый день.
– Это хорошо. А как насчет журнала?
Это та часть блокнота, которая идет после дневника. Мой журнал (буквально) залит спермой, но Том так серьезно спрашивает о нем, что я решаю соврать.
– Мои записи напоминают больше роман или эссе. Кажется, я экспериментирую, работаю сейчас над несколькими вещами.
– Какими, например?
– Пишу эссе, который не закончил в универе, - я начинаю нести хуйню, - то есть я сдал его тогда, но не думаю, что мне удалось полностью раскрыть тему. Я получил тогда двойку. Оно о Скотте Фицджеральде. Читал его произведения?
– Признаю, никогда не читал. Даже «Великого Гэтсби», - сказал он с плохо притворным сожалением.
– Мне все равно больше нравится «Ночь нежна», - когда я говорю это, в моем сердце разливается нежность, потому что перед глазами возникает образ Фионы на Босфорском пароме, освещенный неверным светом; ветерок треплет волосы, закрывая ее прекрасное лицо. Даже когда я был кайфом, она выглядела такой красивой и возвышенной. Я любил ее, любил всем сердцем. Как бы мне хотелось вернуть ее. Без нее будто какая-то кислота разъела меня изнутри. До сих пор не понимаю, как мне хватило ума уйти от нее и променять наше общежитие в Абердине на эту комнату с Томом. Я помню лица, одно за другим - Джоанна, Бисти, Дон, Шарлин, - и вдруг мне к горлу подступает комок, будто эти темные воспоминания тянут меня к пропасти. Что написано пером, не высечешь топором, и я помню, что было дальше, наши грязные рты с токсичными сигаретами, которыми мы выжигали собственные жизни. По окну вдруг застучали тяжелые капли дождя, застучали так громко, будто просились внутрь. Когда я отвел взгляд от окна, то заметил, что Том нетерпеливо смотрит на меня, желая услышать продолжение.
– Именно об этом я пишу свой роман, - вдохновенно вру я, чтобы отвлечь его внимание от своего беспокойства.
– Только здесь я понял, что действительно не понял тогда этой книги, так же, как и сам Фицджеральд.
– Как это?
И вот, когда я сижу в этом аду и собираю по кусочкам свою личность, случается настоящее откровение: я заново переосмысливаю то, что пришло мне в голову на том пароме в Стамбул: все это дерьмо можно записать.
– Фицджеральд думал, что писал о психической болезни своей жены. Но на самом деле он писал о своей алкогольной зависимости. Вторая часть книги состоит исключительно из шатаний богача от одной пивной к другой.
КАК Я МОГ НЕ УВИДЕТЬ ТАКОЙ ПРОСТОЙ ВЕЩИ?
– Интересная мысль, - кивает Том, пронзительно глядя на меня.
– Но разве не могло случиться так, что именно психическая болезнь его жены заставила его приложиться к бутылке?
Я хорошо понял, к чему он ведет. Вместо психической болезни жены надо понимать брата-инвалида. Я думал и об этом, но на хуй - не согласен. Время пускать дымовую завесу.
– Существует мнение, что Фицджеральда всегда затенял собой Хемингуэй, более динамическая фигура, привязанности которой первый желал всем сердцем. Но все это - ложь. Несколько больше похож на правду тезис о том, что Фостер так и не стал популярным из постоянного внимание критиков к менее выдающемуся Лоуренсу. Но важными самом деле были именно алкоголизм
– Надо почитать эти книги, ты очень интересно рассказываешь. Что я читал в универе, так это «Леди Чаттерли» ...
– «Сыновья и любовники» лучше.
– Прочитаю и эту, - обещает Том и вдохновенно протягивает мне книгу Карла Роджерса «Как стать человеком».
Обязательно почитаю ее, когда закончу Джеймса Джойса.
Позже ко мне заходит Кайфолом, рассказываю ему о своей консультации.
– Они все думают, что мир вращается вокруг секса, - пренебрежительно говорит он. – Есть в этом какой-то смысл, конечно, но совсем не такой, какой им кажется. Я вообще с этим ебаным Томом не могу найти общий язык, попросил, чтобы меня перевели к Амелии. Во время первой нашей встречи он сказал, что хочет от меня только одного - искренности. А я ему сказал, что тоже хочу только одного - перетрахать всех телок, которые попадутся на моем пути. Хотя нет, не только этого - еще хочу, чтобы они умоляли меня, чтобы я их трахнул. Он ответил, что я эксплуатирую женщин и имею ложные представления о сексе. А я ему свое: «Нет, друг, это называется мужской сексуальностью. А все остальное - просто уход от нашей природы». Ой, как ему это не понравилось! Ему не нравится реальность, он живет в своем «Гардиан», тщательно выстроенном мире ебаного среднего класса.
– Молодец ...
– бессмысленно отвечаю я, потому что устал от его компании и хочу, чтобы он ушел, а я смог подрочить в одиночестве.
– Странно, что Амелия взяла тебя к себе после таких заявлений ...
– Да. Возможно, она воспринимает это как личный вызов, а может, я ей просто нравлюсь. Одно из двух. Обе ситуации мне на пользу.
Я с сомнением поднимаю бровь, но вижу, что он не шутит.
– Слушай, если мы уже о сексе заговорили ...
– переходит он на осторожный шепот, - хочу спросить тебя кое о чем. Слышал недавно историю об одном парне ... который позволил одной девушке трахнуть себя в задницу ...
– Что ты за хуйню несешь? Девушка трахнула парня в задницу? Эта так называемая девушка что, трансвеститом оказалась?
– Нет ... Нормальная, настоящая девушка. Они пошли к ней, а она нацепила на себя огромный страпон и трахнула парня прямо в ...
– Bay ...
– выдыхаю я и чувствую, как мой сфинктер невольно сжимается.
– А ему это понравилось ... По крайней мере, ей так показалось.
– Что-то мне не очень верится!
– Ага ...
– говорит он, задумывается на мгновение и продолжает: - Ну, парень ей сразу сказал, что не хочет, чтобы его так трахали, но девушка очень просила.
– Понятно...
– Так что, этот парень считается гомосек или нет?
– Я его знаю?
Он крепко сжимает руки, будто нервничает.
– Да. Не говори никому ...
– делает он выразительную паузу, собираясь с мыслями.
– Но мне эту историю рассказала Элисон.
– Подожди ... Так это Эли трахнула парня страпоном?
– Ага ... Сказала, что он поставил ей такое условие - типа, переспит с ней только тогда, когда она такое с ним сделает. Наверное, ты уже догадываешься, о ком идет речь!
Перед моим мысленным взором сразу возникает лицо моего бывшего приятеля по группе, красное и потное, когда он играл тогда на сцене в Пилтон.
– Гемиш? Гетеросексуальный гомосек?
Кайфолом мрачно улыбается.
– Гетеросексуальный гомосек по имени, а теперь и по природе. Элисон была непреклонна, что с мужчинами он этого никогда не делал. Так каков твой вердикт: безнадежный пидорас или просто экспериментирует?
– И он не трахнул Элисон после того, как она это сделала?
Кайфолом подумал немного и ответил: