Герой по найму
Шрифт:
Солнце светило, кудрявые облачка неслись над головами, в полях вокруг стрекотали насекомые, где-то пели птицы. Красота-а-а-а!
Но настроение у путешественников было совершенно разным. Джуба больше хмурился, прикидывая в голове, как сподручнее спуститься под воду, дабы не потонуть. Кудр тоже был мрачен, но по иной причине. Он уже не хотел ни царевну, ни полцарства. Он устал от всей этой суеты и охотнее остался бы дома, вот только отец тумаками погнал его прочь со двора, как только явился этот деревенский оболдуй с приказом от Джубы немедленно явиться. Сам же оболдуй, он же Дубыня, крестьянский сын, был
Правильно, к слову говоря, опасался. Джуба убивал и за меньшие преступления, чем отсутствие слуха и голоса. Одного энтузиазма исполнителя в этом деле было совершенно недостаточно.
До моря было несколько дней пути. Сколько точно — неизвестно, море, бывало, отливало так далеко, что приходилось его искать. А бывало — не ждешь ничего хорошего, а тут на тебе — спокойная гладь воды, игривые волны, морской бриз — красота-а-а-а*!
*С красотой вышел небольшой перебор, но уж это правда, как она есть. Краше нет на свете мест, чем в Тридевятоземелье, это всякий разумный человек понимает. Ну а неразумному быстро все пояснят сначала словами, а коли не поймет — кулаками. Последний метод, как показывает долгий опыт, самый действенный. Усвояемость — сто процентов!
Ехали весь остаток дня, а заночевать решили у самой реки Иволги. Тут и водица чистая — коней напоить и обтереть, и место хорошее.
Дубыня быстро развел костерок, подвесил котелок, и уже через четверть часа там булькало и кипело.
Кудр, вымотавшийся за день, словно пес, скинул с себя тяжелый доспех и плашмя упал на землю. Но на запахи из котелка он повел своим шнобелем и, повернувшись на бок, приказал:
— Эй, как тебя, селянин! Подай мне тарелку каши, да шкварок не жалей — люблю их, мочи нет!
Дубыня дернулся было в его сторону с явно агрессивным намерением, но Игги сделал ему знак успокоиться, и тот вернулся к кашеварению.
— Чего оглох что ли, ирод? — не оставлял попыток Кудр. — Живо тащи кашу, а то ухи отрежу! Жаба, скажи ему!
Джуба в этот момент размышлял над тем, не последовать ли этой идее, и не отрезать ли боярчику, скажем, левое ухо? Или правое? Сначала будет больно, потом придет осознание собственной неправоты, но, возможно, в будущем это спасет ему жизнь. Делать добро Игги любил, особенно кровавыми способами.
Он уже было потянулся за ножиком, но Кудр вовремя замолчал и даже пополз в сторону костра, намереваясь самолично добыть себе пропитание. Вставать на ноги он явно не собирался.
— Кашу дай! Жрать хочу! Дай!
Игги пожал плечами, мол, мы что, нелюди какие? Дубыня тут же зачерпнул большой деревянной ложкой и насыпал полтарелки каши.
— Жри!
Кудр, чуть не захлебнувшись слюной, схватил тарелку и начал лихорадочно поглощать ее содержимое. Так вкусно ему не было еще ни разу в жизни: ни когда он лопал вареники со сметаной, или утку, фаршированную рябчиками, или сердце оленя, тушеное с грибами, или даже на большом боярском собрании, куда пригласили его отца, а тот
Но эта каша, сваренная у берега реки в котелке на костре, была лучшим пиршеством за всю его жизнь. Феерия! Идиллия! Совершенство!
Он так и уснул, обнимая тарелку, с ложкой во рту, и проспал до самого рассвета, пока грубый деревянный башмак Дубыни не пробудил его от игривых сновидений, где присутствовали полуобнаженные нимфы, бегали козлоногие сатиры и не было Игги — последним фактором любое сновидение превращалось в приятное.
— Подъем, жирный!
Дубыня уже отошел собирать вещи, а Кудр все возмущался, правда, не вслух. Какой же он жирный? Худой и нескладный. Мышцы неразвиты — это плохо, нос великоват, лицо не самое привлекательное… но народ его любит! Он же собственными ушами слышал, как люди скандировали: «Кудр! Кудр! Кудр!..»
Впрочем, спорить он не стал. Не заслужил деревенщина, чтобы сын боярина вел с ним беседу, якобы на равных. Пусть знает свое место, смерд! Вот только бы вернуться с призом к отцу, уж тот бы помог наказать этих невежливых людей… уж!!!
Пока Кудр мечтал о возмездии, Дубыня подготовил караван к отправлению. Игги умылся, позавтракал, чем боги послали, и занял свое место в телеге с батискафом. Дубыня правил повозкой, а вот Кудр скинул всю сбрую в повозку, и ехал верхом, но налегке.
Лошади были отдохнувшие и свежие, солнце все так же приветливо светило, и дорога стелилась под копытами лошадей.
Идеальное путешествие!
К обеду Джубе захотелось уточнить маршрут у местных. Он ориентировался по картам, нарисованным от руки легендарным путешественником и покорителем вершин, Фердинандом Селедкиным*. Вот только картам было довольно много лет, и требовалось проверить их актуальность.
*Говорят, Фердинанд обошел все горы по кругу три раза, поднялся на каждую вершину, спускался в самые глубокие проемы. А потом катанием на деревянной доске по склонам, и однажды разогнался так быстро, что обогнал скорость восприятия — саму важную из скоростей, и скрылся в иных вселенных.
Поэтому свернули в первую попавшуюся на пути деревню.
К тому времени Кудр изнемог. За полтора дня, проведенных в седле, он утомился, как никогда прежде в жизни. Он проклял все, от отца до Веселины и собственных амбиций. И Игги, добрая душа, разрешил ему править повозкой, привязав коня в поводу, а Дубыня скрылся внутри, решив провести точную инвентаризацию имеющихся баранок и прочего съестного.
Так и въехали в деревню. Впереди на телеге с аппаратом Игги, за ним следом Кудр на повозке, Дубыня внутри, и конь привязанный позади.
И, конечно, Ворон, который то уносился куда-то вперед, словно разведывая дорогу, то возвращался обратно, снижаясь до самой земли, выписывая неимоверные пируэты, чтобы потом поднырнуть под руку Джубе, который, знай, поглаживал красивые перья, да приговаривал:
— Хорошая птица, умная птица, добрая птица, ласковая птица…
Караван заехал в деревню, но никто их не встретил: ни собачий лай, ни вездесущая детвора, ни старики, сидевшие обычно на лавках рядом с домами. Пустота и тишина.