Герой со станции Фридрихштрассе

Лео Максим

Эта фраза показалась Вишневскому очень знакомой: в ГДР тоже всегда твердили о великом деле. О большой правде, ради которой можно пренебречь правдой малой.

Хольгер Рёсляйн откашлялся и монотонно заговорил:

— В том поезде было сто двадцать семь человек, примерно сто двадцать из которых в тот же день добровольно вернулись на восток. Вот вам и стремление восточных немцев к свободе.

— Кто вам такого наговорил? — спросила Мунсберг.

— Подполковник Штази, помогавший тогда людям вернуться.

— И вы в это поверили, господин

Рёсляйн? Вы меня удивляете. Это же чистая пропаганда! Не ожидала, что вы поведетесь на такое. Я даже засомневалась, что финансируемый правительством Центр документации неправового государства ГДР находится в нужных руках!

Тут Вишневскому стало ясно, что дискуссию пора заканчивать. Он подумал о предстоящем заседании правления фонда «Против забвения», на котором через две недели должны были утвердить бюджет на следующий год. Его фонду тоже не прожить без федеральных средств, одно слово Антье Мунсберг — и всему конец.

— Что ж, господа, — сказала Антье, — чувствую, мы достигли согласия по этому вопросу. Осталось прояснить один момент: кто еще знает детали этой истории?

Хольгер Рёсляйн все еще пребывал в ступоре.

— Лишь бывшие агенты Штази, которые занимались тем делом, — сухо ответил он, — хотя они будут только рады, если никто не узнает об их фиаско.

— А журналист? Этот Ландман из «Факта»?

— Вероятно, знает больше, чем написал, но он в первую очередь не заинтересован саботировать собственную статью.

— Хорошо, — сказала Антье. — Таким образом, если эта история выйдет наружу, я буду знать, что это сделал кто-то из вас двоих. И если вдруг я недостаточно ясно выразилась: любое ваше неосторожное слово будет иметь крайне неприятные последствия!

Антье смотрела на Вишневского. Он перевел взгляд на рыбок, мирно плавающих по аквариуму. У самца хвост и плавники были темно-красные, у самки — желтоватые. Вишневский знал, что этих рыбок можно содержать исключительно парами, потому что они крайне агрессивны к сородичам своего пола. Порой они нападают даже на собственное отражение. У самого же Вишневского раньше были гуппи, чрезвычайно миролюбивые создания, которые только ели и размножались. Возможно, подумал Вишневский, с рыбками так же, как с собаками. Они похожи на своих хозяев.

21

Еще на подъезде Хартунга посетило дурное предчувствие. Дорожка, окаймленная факелами, деревянные таблички с надписями «Тропа лилий» и «Сиреневый путь», несколько назойливый запах дров, ветряные колокольчики, мечтательно звенящие в темноте, и вдобавок эта театральная луна над озером, естественно покрытым туманом. «Как романтично!» — восхищалась Паула, в то время как его не покидало чувство, будто они оказались в декорациях низкопробной мелодрамы. Но он, конечно, этого не показывал, а только кивал и с умным видом оценивал качество напольного покрытия террасы перед их коттеджем, как здесь называли бунгало с фахверковым фасадом.

Это была их первая совместная поездка, можно даже сказать, первый серьезный выход в свет

в качестве пары. Между этой поездкой и юбилеем Бернда были еще два похода в кино, воскресная прогулка по лесу Шорфхайде и концерт, на который они опоздали.

Романтический отель «Озеро счастья» был логичным шагом, по крайней мере так утверждала Беата, с которой Хартунг советовался по вопросам их с Паулой отношений. Беата была здесь несколько лет назад на йога ретрите и посоветовала это место Хартунгу. «Идеально для влюбленных парочек», — сказала она с немного грустным видом.

Паула отперла дверь коттеджа. Настенные лампы создавали полумрак, пахло сандалом. На кроватях лежали свернутые в форме сердец полотенца, подушки украшали лепестки роз. Хартунг вдруг почувствовал давление завышенных ожиданий: все здесь было таким напускным, искусственным, но, возможно, так виделось только ему, а Пауле нравилось. Он глубоко вздохнул, предстояло как-то выдержать следующие сорок восемь часов. В конце концов, именно он выбрал этот отель.

Паула села на кровать.

— Михаэль, я разочарована! — сказала она.

— Почему же?

— Оглядись, ты притащил меня в этот отель, явно предназначенный для возрастных пар, желающих немного освежить свою сексуальную жизнь после долгих, мучительных лет брака. Конечно, мы с тобой тоже возрастная пара, но все-таки еще пока в той фазе, когда не нужны все эти шоколадные сердечки, зеркала и ароматические свечи. Достаточно придверного коврика или кустов за парковкой.

В этот момент Хартунг понял, что эта женщина еще великолепнее, чем он думал. Она в самом деле это сказала? Неужели она только что озвучила его мысли, да так, как он, вероятно, никогда не осмелился бы? Ему захотелось обнять ее прямо сейчас, вдохнуть ее коричный аромат и прикусить мочку уха. Но вместо этого он молча стоял, как посыльный отеля в ожидании чаевых.

— Ах, прости, — сказала Паула, — я тебя, наверное, обидела. Ты организовал все это для меня, а я высмеиваю.

— Нет, ты только что меня очень обрадовала, — ответил Хартунг. — Нужно изрисовать здешние стены черепами и включить хеви-метал, чтобы разбавить эту липкую романтическую атмосферу.

Паула рассмеялась:

— А я уж испугалась, что тебе здесь и вправду нравится.

— На самом деле я проверял твой вкус. Поздравляю, ты прошла проверку!

— Что было самым романтичным в твоих отношениях?

— Ты правда хочешь знать? Не будешь ревновать?

— Я не ревнивая.

— Постой, ты не ревнивая, тебе не нравится вся эта романтическая дребедень, ты вообще женщина?

— А ты? Плачешь по телевизору и любишь лепестки роз, и к тому же ты мне так и не ответил.

— Самое романтичное, что было у меня в отношениях? — Хартунг призадумался. — Я свалился с дерева с Сюзанной Гайслер, моей второй девушкой.

— Да брось.

— Правда! Мы сидели на такой вышке на дереве, из которой охотники устраивают засаду на дичь, целовались, и в какой-то момент эта вышка обвалилась.