Герой со станции Фридрихштрассе

Лео Максим

— Видеотека закрыта, если только вы не пришли за фильмом о любви, — сказал Хартунг.

— Для любви мне не нужны фильмы, — сказала Паула.

— Вот как. Значит, вам повезло с возлюбленным.

— Может быть. А может быть, и нет. — Паула положила на стойку белый конверт. — В любом случае я знаю кое-кого, кто пишет весьма интересные письма, поэтому решила лично доставить ответ.

Не сказав больше ни слова, Паула развернулась и вышла из магазина. Хартунг торопливо вскрыл конверт и стал читать. Закончив, он начал

еще раз с самого начала.

37

Фойе Рейхстага было ярко освещено, официанты во фраках разносили подносы с закусками и шампанским, нарядные гости входили в высокие стеклянные двери. Как только появился Хартунг, к нему поспешила Антье Мунсберг сообщить последние изменения в программе и расписание. Он выступал сразу после канцлера. «Апогей мероприятия», — сказала Мунсберг, бросив на него многозначительный взгляд, и снова куда-то умчалась. Хартунг увидел Ландмана, который стоял в углу зала, а теперь, заметив Михаэля, направлялся прямо к нему. Ландман выглядел иначе, каким-то бледным и измученным. Он подошел почти вплотную к Хартунгу и прошептал:

— Михаэль, то, что случилось… Я не хотел, это абсолютно неприемлемо… Я надеюсь, ты сможешь меня простить.

От Ландмана разило перегаром, холодные сероголубые глаза, обычно придававшие ему непоколебимый вид, покраснели от слез.

— Я был в панике, — сказал Ландман, — я не ее дал, что творю.

— А в следующий раз, когда ты запаникуешь, твой друг сперва отрежет мне уши или, может, сразу убьет?

— Клянусь, ничего подобного больше не повторится, поверь мне, Михаэль!

Хартунг смотрел на Ландмана, стоявшего перед ним с мольбой в глазах. Только сейчас он заметил сходство.

— Это же был не друг, а твой брат, верно?

— Да. Но это я виноват, я ему позвонил. До сих пор не понимаю, что на меня нашло.

За спиной Ландмана возникли рыжие локоны Антье Мунсберг.

— Господин Хартунг, я хотела бы вам кое-кого представить, — сказала она.

Рядом с ней стоял крупный мужчина с венцом седых волос вокруг лысины на макушке, Хартунг тут же его узнал.

— Господин Горбачев позже скажет приветственную речь.

Две большие теплые ладони сжали его плечи.

— Добрый день, господин Хартунг, — по-русски сказал Горбачев. Переводчица, стоявшая чуть позади, синхронно вторила ему по-немецки.

— Добрый день, — сказал Хартунг.

Он посмотрел на родимое пятно на лбу Горбачева. Оно оказалось намного бледнее, чем на фотографиях, но, вероятно, оттого, что его кожа была удивительно желтой.

— Я слышал, вы хорошо владеете русским, — сказал Горбачев.

— Ну, я могу сказать, что в Берлине много достопримечательностей и что вчера я ходил в зоопарк с пионерским отрядом. Не знаю, можно ли это назвать владением языком.

— Неплохо для начала, хотя пионеры у нас стали редкостью. Прямо как и герои. — Горбачев

подмигнул Хартунгу, отпустил его плечи и скрылся в толпе, где сразу же столкнулся с Вишневским, который был уже без бороды, отчего его трудно было узнать.

Зато к Хартунгу подошла Натали.

— Ну надо же! Мой отец беседует с великим историческим деятелем! Выглядишь довольно свежо, — сказала она.

— Ты же знаешь, железнодорожники…

— …несгибаемы, как рельсы, да-да, пап, я знаю.

Хартунг улыбнулся.

— Ландман только что извинился. За себя и своего брата.

— Который костолом?

— Да. Он выгладит очень подавленным.

— Возможно, сейчас самое время отправить ему одно из видео с татуированной блондинкой.

— Натали!

— Ладно, не буду. Ты волнуешься?

— Как никогда в жизни.

— Все будет хорошо, тебе всего лишь надо прочитать текст. И не забудь упомянуть свою дочь, без которой ты бы не стоял на этой сцене.

Хартунг обнял Натали, поцеловал ее в лоб и увидел маленькие желтые крапинки в карих радужках

— Что такое, пап? Ты странный.

— Я просто рад, что ты здесь.

Специалист по протоколу отвела Хартунга в соседнее помещение, где он мог спокойно подготовиться к выступлению.

— У вас десять минут, — сказала она.

Сердце Хартунга норовило выпрыгнуть из груди. Он осушил бокал шампанского, который держал в руке все это время. Но волнение только усилилось. Он попытался подумать о чем-нибудь, что бы его отвлекло. Беата говорила, что мозг подобен маленькому ребенку, которого необходимо все время занимать, желательно всякими абсурдными, нелепыми вопросами.

Обычно Хартунг не испытывал дефицита в нелепых вопросах, но сейчас, когда они были так нужны, он не мог придумать ни одного. Вместо этого он подумал о рыжих локонах Антье Мунсберг, которая предупредила его, что церемонию будут транслировать по телевидению в прямом эфире. Теперь его волновал вопрос, сколько миллионов людей будут на него смотреть. Надо ли выпить побольше воды, чтобы во время выступления не пересохло в горле? Может ли пересохнуть в горле настолько, чтобы стало невозможно говорить?

На мониторе, висевшем на стене, он увидел канцлера. Она говорила так спокойно и размеренно, что он решил просто послушать ее.

Пришла дама, следившая за соблюдением протокола, и отвела его в зал заседаний, залитый холодным светом софитов. Полукруглый партер и верхние ярусы были заполнены зрителями. Хартунг поднял взгляд на стеклянный купол, похожий на покидающий Землю космический корабль. Канцлер закончила речь, аудитория зааплодировала, двое служащих сопроводили Хартунга к трибуне. Он прошел вдоль первого ряда, где сидели почетные гости, и среди них узнал федерального президента, президента Франции и Горбачева, который ему улыбнулся.