Гёте. Жизнь и творчество. Т. 2. Итог жизни
Шрифт:
Однако в статье под заголовком «Камарупа» Гёте не придерживался в точности системы Гильберта, а произвел в ней характерные изменения. Подобно упомянутому выше индийскому божеству, «по собственной прихоти меняющему свои обличья», Гёте разработал нечто вроде учения о метаморфозе облаков. Со своей стороны он предложил также новый термин: «париес-стена» — так поэт пожелал обозначить явление, когда «на самом краю горизонта слои столь же плотно лежат один над другим, что между ними невозможно заметить промежуток». Такие облака закрывают горизонт на определенной высоте, но выше их небо остается свободным от облачности. В дальнейшем, однако, этот термин не был принят метеорологией.
В своем сборнике «Вопросы естествознания вообще» Гёте посвятил «Славной памяти Говарда» небольшой стихотворный цикл. «Так плод низин струится до конца / К руке и к лону тихому отца» [I, 493] — такова поэтическая интерпретация цирруса. А когда низко стоят тяжелые дождевые облака, поэт смиряется с «действенным и страдным роком земли», а под конец обращает свой взор в вышину.
НИМБУС АТак облака у Гёте превращаются в символ «повышения», совершенствования, «неустанность устремленности ввысь».
Если в короткой статье «Камарупа» Гёте уделял главное внимание превращению облаков при их движении ввысь, то в очерке «Формы облаков по Говарду» (1820) акцент делался уже на другом. Здесь наблюдателя интересовало не движение облаков ввысь, словно бы происходящее само по себе, а «игра облаков», как восходящих, так и нисходящих. Гёте предположил, что между верхним и нижним слоями воздуха существует «конфликт». Процесс этот можно было проследить по показаниям барометра. Однако чем больше Гёте занимался метеорологическими проблемами, тем настойчивей складывалось у него убеждение (кстати, вследствие ошибочных выводов, сделанных им на основании одинаковых показаний двух барометров, находящихся в различных, далеко отстоящих друг от друга пунктах), что для состояния воздушных областей важен не «конфликт» между верхним и нижним слоями воздуха, а пульсирование Земли: «Мы осмеливаемся утверждать — главную роль играют здесь не космические, не атмосферные, а теллурные причины» (т. е. связанные с движением Земли и Луны и их взаимодействием). В «Опыте учения о погоде» (1825), так и не опубликованном при его жизни, Гёте высказал предположение, что сила земного притяжения вызывает пульсацию, решающим образом влияющую на погоду. Стало быть, здесь систола и диастола, вдох и выдох. Эта гипотеза была навязана поэту присущей ему системой мышления; что же касается естествознания, то «Учение о погоде», как, впрочем, и другие теоретические толкования поэта, захваченного игрой облаков, не сыграли никакой роли в развитии науки. Интересно, однако, отыскать следы, какие оставили эти наблюдения в заметках Гёте, как и в его поэтическом творчестве. Начиная с 1815 года, Гёте систематически записывает данные о состоянии погоды, некоторые заметки перерастают в поэтические описания, насыщенные символикой, подобно строфам стихотворений из цикла «Славной памяти Говарда». Точно так же и сцена «Горных ущелий» во второй части «Фауста» наполнена символикой, частично связанной с той же игрой облаков.
Три лета в Мариенбаде
Прелесть новизны — вот что в 1821 году привлекло Гёте в Мариенбад. Годом раньше он ненадолго посетил этот городок — который должен был вскоре превратиться в курорт — и сразу же был им очарован. «Впрочем, мне показалось, будто я перенесся в безлюдные просторы Северной Америки, где вырубают
леса, лишь бы за три года построить город», — сообщал поэт Карлу Августу (в письме от 27 мая 1820 г.) и другим. Садовники старались как можно скорее разбить курортные парки и скверы, а весь городок был охвачен строительной лихорадкой. «Вся спешка эта, весь этот натиск жаждущих что-то строить, собственно, объясняется тем, что как только дом готов, он уже на другое лето дает десять процентов дохода». Многих людей привлекала в Мариенбад возможность вложить в строительство свои ненадежные капиталы в ассигнациях. Так или иначе, благодаря инициативе настоятеля близлежащего Теплского монастыря Мариенбад в короткий срок сделался популярным курортом. Уже в 1823 году, согласно списку приезжающих на воды, здесь искали отдыха и развлечений 794 приезжих. В 1821 году и Гёте решил не отправляться больше в Карлсбад и отдать предпочтение новому курорту, популярность которого быстро росла. Здесь он прожил с 29 июля до 25 августа.
Начиная с 1785 года поэт проводил в Богемии много месяцев и недель, но никогда не оставлял он ни своей литературной работы, ни естественнонаучных занятий, хоть и не отказывался при этом от развлечений. По части минералогических, геологических и ботанических изысканий ему представлялись здесь многообразные возможности. Нашлись еще и знакомые, разделявшие его интересы или же недавно приобщенные к ним поэтом. Гёте одиннадцать раз обследовал гору Каммерберг близ Эгера, посвятил ей несколько статей.
Требовалось выяснить, вулканического ли происхождения гора или же «псевдовулканического», то есть представляет ли она собой «флёцовое», вторичное образование. В решении этого вопроса Гёте колебался, хотя однажды уже выступил в поддержку «вулканической» гипотезы. Проблема эта должна была представляться ему сложной: как «нептунисту», ему было нелегко признать роль вулканических сил в образовании земной поверхности. В 1821 году Гёте занялся также обследованием окрестностей Мариенбада; плодом этих занятий явилась статья «О Мариенбаде вообще и в особенности с точки зрения геологии».
Впрочем, все три мариенбадских летних сезона подряд деятельный курортный гость Гёте в еще большей мере был захвачен другим увлечением. Поэт оказался в плену у своей последней великой любви. Чувство его постепенно развивалось и зрело и в конечном счете дело дошло до того, что семидесятичетырехлетний
Приехав в Мариенбад 29 июля 1821 года, поэт снял квартиру в красивом новом доме графа фон Клебельсберг-Тумбурга, где жила также семья фон Брёзигке— фон Леветцов: тридцатичетырехлетняя Амалия фон Леветцов, ее родители — супруги Брёзигке, и три ее дочери — семнадцатилетняя Ульрика, Амалия и Берта соответственно пятнадцати и тринадцати лет. Гёте знал эту семью с давних пор. В своем дневнике поэт прежде не раз упоминал Амалию фон Леветцов, молодую мать троих дочерей, ныне вдову, связанную близкими отношениями с графом фон Клебельсбергом. Между обитателями дома в беззаботной атмосфере курорта установилось веселое общение: нередко вместе садились за стол, вместе пили чай, вместе совершали прогулки, проводили время за играми; были в программе развлечений и бальные вечера, но больше всего времени Гёте отдавал своей работе, своим занятиям: «Остался дома, прочитал «Дочь воздуха» Кальдерона. Бал в ресторации» (запись в дневнике за 12 августа 1821 г.). Юная Ульрика, старшая дочь Амалии, проявляла заботу о знаменитом госте из Веймара, и он в свою очередь тоже не скупился на знаки внимания по отношению к девушке, возбуждавшей в нем все больший интерес. Ульрика, до сих пор обучавшаяся в страсбургском пансионате, ничего из написанного поэтом не читала, да и вообще мало что знала о литературе и искусстве. Гёте подарил ей «Годы странствий Вильгельма Мейстера», в первой, только что опубликованной редакции, а поскольку она не читала «Годы учения», он пересказал ей все истории вокруг Вильгельма Мейстера. Очень скоро чувство старого поэта к Ульрике вышло за рамки обыкновенного дружеского расположения к случайной курортной знакомой. К поэту вновь вернулось ощущение, пользуясь его собственным выражением, «второй молодости» — и он весь отдался ему. «Мне было очень хорошо; в здешнем доме не было такой монотонности, как, должно быть, ей [Оттилии] представляется… С новой Ульрикой я простился с некоторым сожалением; надеюсь, тем нежнее встретит меня первая» (из письма Августу фон Гёте от 27 августа 1821 г.). Здесь Гёте имеет в виду сестру своей невестки, Ульрику фон Погвиш; к подобной многозначительной игре именами поэт не раз прибегал и в дальнейшем.
В 1822 году Гёте вновь в Мариенбаде: приехав сюда 19 июня, он снова поселился в доме Клебельсберга — и семейство Леветцов тоже было уже на месте. Теперь он постоянно виделся с Ульрикой, хотя в дневнике избегал упоминаний на этот счет. Но, может быть, это мы теперь вычитываем лишнее из дневников поэта, полагая, что всякий раз, когда он указывает «был в обществе», в действительности он хочет сказать «был в обществе Ульрики»? 24 июля поэт отправился в Эгер. Здесь он провел почти пять недель в постоянном общении с советником магистрата по уголовным делам Йозефом Себастьяном Грюнером, с которым познакомился два года назад и тогда же увлек его своими минералогическими изысканиями. Дружба с Грюнером продолжалась до самой смерти поэта; советник навещал Гёте в Веймаре, а в сентябре 1825 года участвовал в праздновании двадцатипятилетия правления Карла Августа. Теперь же, в июле — августе 1822 года, друзья не раз предпринимали совместные прогулки в окрестности Эгера, которые Гёте хотел обследовать. Но каково было в ту пору душевное состояние поэта? Угнетала ли его разлука с Ульрикой, или же всего лишь любовная лирика из привычного поэтического обихода зазвучала в прощальном стихотворении «Эоловы арфы»? В этом диалоге влюбленных «Он» сетует: «Ночь не сулит мне ничего, / Дни тянутся в тоске невыносимой. / Я жажду только одного: / Увидеться — хотя во сне — с любимой. / И если я мечтою не перечу / Твоей мечте, шагни ко мне навстречу!» (перевод В. Топорова — 1, 443). Если бы мы не знали, что стихи эти родились у старого поэта в совершенно определенной ситуации, мы вряд ли обратили бы на них внимание, ведь процитированные выше строки еще самые выразительные из всех. Автор непритязательно рифмует в этом стихотворении «Herz» (сердце) и «Schmerz» (боль), а любовная тоска выражается в привычных формулах и банальных фразах: «Увы, его со мною нет! / Подруги, черен белый свет! / Вам покажусь я странной, / По милому тоскуя. / Вотще ли слезы лью я? / Когда же перестану?» (1, 441) — вот как горюет «Она» в этом стихотворении. Подобным образом Ульрика в ту пору не стала бы объясняться. Лишь мечты поэта выражены в этих стихах, навеянных обременительной «второй» молодостью», страстью к восемнадцатилетней девушке.
Как бы то ни было, за те недели, что поэт жил вблизи Ульрики, он «с величайшим спокойствием души» прочитал роман Иоганны Шопенгауэр «Габриэла». Впрочем, может, это нарочитое спокойствие он пытался противопоставить снедавшему его беспокойству? Кстати, в рецензии на роман «Габриэла» поэт как нельзя лучше сформулировал, какое «настроение», в сущности, необходимо для прочтения книги: «Все три тома этого романа, давно уже рекомендованного мне как во всех отношениях достойного, я прочитал с величайшим спокойствием души, в сосновых лесах Мариенбада, под небом, синее которого нет, вдыхая чистейший, легчайший воздух, а оттого и с максимальной восприимчивостью, необходимой, чтобы наслаждаться произведением творческого духа».
В феврале — марте 1823 года Гёте перенес тяжелое заболевание — перикардит. Близкие и друзья опасались за его жизнь. «Вот первое свидетельство / обновленной жизни и любви / с благодарностью и приязнью. / И. В. фон Гёте» — значилось на листке, отправленном поэтом Цельтеру с вестью о своем выздоровлении (23 марта 1823 г.). И граф Рейнхард тоже прочитал в адресованном ему послании строки, в которых опять же угадывается иной, более глубокий смысл: «В самом деле, пора внешнему миру вновь одарить меня вдохновением. И то, что целительные источники хотя бы в известной мере поддерживают наши надежды — прекрасно» (из письма от 11 июня 1823 г.).