Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
Такова логика истории: когда-то Агасфер не признал в Иисусе бога, теперь в забвении Спасителя повинны церковь, священники и богословы. Работая над «Вечным жидом», Гёте, вероятно, пребывал в том же критическом настроении, что и во время написания письма Гердеру, где он называет официальное церковное христианство «иллюзией» или «бредом» (рукописный вариант допускает оба варианта прочтения) [499] .
498
Перевод М. Антокольского. MA 1.1, 243.
499
WA IV, 2, 262 (май 1775).
Благочестивый Лафатер не пишет, понравились ли ему эти стихи. В конце концов, он и сам принадлежал к (реформированной) церкви, и, скорее всего, сатира на современное христианство вызывала у него смешанные чувства, невзирая на то, что для него самого вера в Христа была делом глубоко личным, интимным и далеким от церковных догматов.
Сразу после возращения из Эмса во Франкфурт Гёте уже приветствовал нового гостя: на этот раз к нему пожаловал Базедов – священник, задавшийся целью реформировать систему школьного образования и пользующийся своей славой в поисках денежных средств на воплощение этого замысла. В том же году в Дессау при поддержке князя он открыл образовательное учреждение нового типа – филантропинум. Базедов выступал против формализма и крючкотворства в образовании, призывая к наглядности обучения: предметы познания нужно брать из жизни, ученики сами должны научиться учиться и получать удовольствие от этого процесса. Весьма разумные идеи, невзирая на то, что сам Базедов производил впечатление человека грубого и неотесанного и к тому же был пьяницей и заядлым курильщиком дешевого табака. Общение с ним Гёте мог выносить только на свежем воздухе.
Базедов тоже направлялся в Эмс, и Гёте, не упускавший ни одной возможности попутешествовать, вызвался проводить и его. Так он снова оказался в Эмсе, откуда только что вернулся. В дороге Базедов сидел в экипаже и дымил трубкой, Гёте предпочел место на козлах. Лафатер и Базедов сразу же нашли общий язык, и оба взялись за молодого Гёте, пытаясь склонить его каждый в свою сторону. В те дни Гёте пишет следующие строки:
Шли, как в Эммаус, без дорог, В огне и в буре – трое, Один пророк, другой пророк, Меж них – дитя земное [500] .500
MA 1.1, 247. Перевод В. Левика.
Это четверостишие появилось на корабле, на котором Гёте вместе с друзьями путешествовал вниз по Лану и далее по Рейну, сначала до Кобленца, а потом, уже без Базедова и его махорки, – до Дюссельдорфа. В соседнем Эльберфельде Гёте впервые встретился с Фридрихом Генрихом Якоби и его братом Иоганном Георгом. Прежде он только писал про них насмешливые статьи и сатиры, доверяя слухам, согласно которым братья отличались излишней мягкостью и чувствительностью. Теперь же он завел с ними личное знакомство, а с Фрицем, который был на шесть лет старше Гёте, в эти жаркие летние дни зародилась дружба на всю жизнь.
Фридрих Генрих Якоби продолжал дело отца, заведуя торговым домом в Дюссельдорфе, а также занимал должность камерного советника и таможенного комиссара. Он был успешным и очень состоятельным коммерсантом с ярко выраженным пристрастием к философии. Он знал всех и каждого, вел переписку со многими знаменитыми литераторами и мыслителями – Лессингом, Виландом, Клопштоком, Гаманом, Кантом. Кроме того, Якоби имел приятную наружность и располагающие манеры. На Гёте он произвел огромное впечатление, и они сразу же нашли общий язык. После первой встречи Якоби писал Гёте письма, напоминающие письма влюбленного: «Все утро не мог успокоиться, моя душа принадлежит тебе одному, делай с ней, что заблагорассудится. Как сильно твое воздействие в моем сердце! Ты, вероятно, никогда не сталкивался с подобным. Продолжай же и впредь творить благое и великое во мне, в том числе ради себя самого» [501] .
501
BranG 1, 33 (26.8.1774).
Путешествие в Кёльн через Бенсберг, остановка на ночлег в гостинице «У Святого Духа», разговор о Спинозе, Гёте, читающий стихи при луне, – все это произвело на Якоби невероятно сильное впечатление, о котором он еще вспомнит в момент очередного кризиса их дружбы: «Я надеюсь, в эту эпоху ты не забыл ту беседку, в которой ты говорил
502
BranG 2, 132 (28.12.1812).
Прощаясь с Гёте, Якоби обещает посетить его во Франкфурте. 12 декабря 1774 года – Гёте сидел у себя в кабинете за опущенными шторами и рисовал – к нему вошел гость. Увидев в полумраке приближающуюся к нему высокую, статную фигуру, Гёте подумал, что это Фриц Якоби, и уже готов был принять его в объятья. Но это был Кнебель.
С этого момента начинается история отношений Гёте с Веймаром. Карл Людвиг фон Кнебель, прусский офицер и любитель литературы и изящных искусств, совсем недавно получил должность военного осведомителя при дворе принца Веймарского. Вместе с графом Иоганном Евстахием фон Гёрцем, воспитателем наследного принца, он сопровождал семнадцатилетнего престолонаследника Карла Августа и его младшего брата в путешествии по Европе. В Майнце были запланированы переговоры на тему помолвки Карла Августа с гессенской принцессой Луизой, после чего путешественники собирались отправиться в Париж.
Поначалу одержимый страстью к литературе Кнебель хотел познакомиться с Гёте только из личного любопытства, однако уже через несколько минут ему стало ясно, что он должен представить этого человека и будущему герцогу. В письме к Бертуху он называет Гёте «одним из самых необычных явлений» [503] в своей жизни. В тот же день в гостинице «Красный дом» Гёте впервые встретился с Карлом Августом. Разговор шел о «Вертере» и о «Патриотических фантазиях» Юстуса Мёзера, которые Гёте сам недавно прочитал. Идея опирающегося на местные традиции разумного управления небольшими герцогствами, которая нашла отражение в «Патриотических фантазиях» и была, вероятно, с большим воодушевлением изложена Гёте, безусловно, польстила будущему правителю одного из таких карликовых государств. Гёрц в этой компании был единственным, кому не понравился превозносимый всеми гений: «Этот Гёте совершенно заурядный человек. <…> В этом не может быть никаких сомнений; мне с Гёте будет тесно в одной комнате» [504] .
503
Grumach 1,308 (23.12.1774).
504
Цит. по: Leithold, 68.
Приглашение поступить на службу в Веймар застало Гёте в разгар очередной запутанной любовной истории с семнадцатилетней Элизабет, или Лили, Шёнеман, дочерью очень богатого франкфуртского банкира. Семье Шёнеман принадлежал один из самых крупных банков во Франкфурте. После смерти мужа дела в представительном здании банковского дома на площади Корнмаркт вела энергичная мадам Шёнеман. Семья имела обширные родственные связи и вела светскую жизнь, однако принадлежала к реформированной общине, где предпочитали держаться своих. Здесь жили богато и широко, но чужих старались не подпускать слишком близко. Впоследствии это сыграло свою роль в истории любви Гёте и Лили.
В январе 1775 года Гёте на вечернем приеме влюбился в молодую девушку, сыгравшую для гостей несколько пьес на рояле. Вскоре начались карнавальные гулянья с праздниками, маскарадами и танцами, и по счастливой случайности они встретились снова, протанцевав всю ночь напролет. Душевные переживания Гёте в те дни хорошо нам известны, ибо в качестве собеседника он избрал себе еще одну женщину, которую в письмах посвящал во все подробности своей внутренней жизни. Речь идет о графине Августе цу Штольберг, сестре братьев Штольберг, с которыми Гёте летом 1775 года отправился в свое первое швейцарское путешествие. Двадцатидвухлетняя графиня Штольберг, входившая в круг почитателей Клопштока, была настолько очарована «Вертером», что в начале 1775 года послала его автору анонимное письмо, и это письмо, в свою очередь, привело Гёте в такой восторг, что он даже немного влюбился в отправительницу, личность которой сначала оставалась для него тайной. Он посылает ей свой силуэт. К тому времени он узнает имя своей новой корреспондентки, и между ними завязывается оживленная переписка. Вскоре он уже называет ее Густхен, осыпает любезностями, а в одном из писем умоляет ее «спасти меня от себя самого» [505] .
505
WA IV, 2, 249 (25.3.1775).