Гибель адмирала Канариса
Шрифт:
— Вы правы, господин фрегаттен-капитан, намерен. Позвольте перейти на борт катера «Темуко» и от вашего имени провести переговоры.
— Переговоры? С командиром этого катера?! — презрительно поиграл желваками фон Келлер. — Разве что о том, каким способом предпочтительнее отправлять его на дно.
— Это самый нежелательный вариант, поэтому начнем с того, как бы нам мирно разойтись, сохранив достоинство каждой из команд, — объяснил Канарис.
Какое-то время Келлер наблюдал за сторожевым катером, на котором ждали его
— Ваши переговоры закончатся тем, что чилийцы возьмут вас в заложники и, во имя вашего спасения, потребуют от меня сдать крейсер. Понимаете, к чему я клоню?
— Они не похожи на пиратов. Обычные сторожевики. Поскольку раскаты мировой войны, которой охвачена чуть ли не вся Европа, докатываются и до берегов Чили, правительство этой страны пополнило свой сторожевой флот всевозможными рыбацкими шхунами и катерами. По-моему, одну из таких шхун вы и наблюдаете сейчас в этой бухте.
— Это не помешает им взять вас под арест как офицера судна, которое вторглось в территориальные воды Чили, — раздраженно объяснил фон Келлер. — Какие-либо действия против германского крейсера для капитана этой ржавчины — способ отличиться в глазах своего городка и поселка, а также в глазах властей. Поэтому они пойдут на любую провокацию, чтобы обострить отношения с нами.
— Глядя на имеющиеся на «Дрездене» следы от артиллерийских дуэлей, именно так они и могут повести себя, — признал Канарис. — К тому же они понимают, что в данном случае англичане выступают в роли их союзников.
— Значит, и этот вариант разрешения конфликта отпадает? — нерешительно, упавшим голосом предположил командир крейсера.
— Ни в коем случае.
— Неужели у вас созрел еще один план? — оживился фон Келлер.
— В подобных делах риск всегда существует, но именно поэтому прикажите как можно скорее переправить меня на борт «Тему ко».
Еще с минуту фрегаттен-капитан натужно двигал туда-сюда острыми желваками, словно пытался разорвать ими туго натянутую кожу. При этом худощавое бледное лицо его не выражало ничего, кроме запоздалой и теперь уже совершенно бесполезной прусской спеси.
— Вы, конечно, храбрый офицер, обер-лейтенант…
— Благодарю, господин фрегаттен-капитан.
— К тому же я помню, что вам уже не раз приходилось вступать во всевозможные переговоры.
— Их было не так уж и много, — попытался Канарис заполнить очередную паузу, которой командир крейсера сопровождал каждую свою фразу.
— Не время заниматься бухгалтерией; главное, что у вас появился кое-какой опыт общения с этими латиносами.
— Именно так: кое-какой опыт, — признал Канарис.
— Так попытайтесь же еще раз блеснуть своим талантом дипломата, — завершил свою мысль фон Келлер. — На свой страх и риск, естественно. Понимаете, к чему я клоню?
Канарис угрюмо помолчал и более чем сдержанно произнес:
— По крайней мере, пытаюсь понять.
17
Фрегаттен-капитан
— Я знаю, что вы проявляете недюжинные способности в дипломатии…
— Вы уже говорили мне об этом, господин фрегаттен-капитан.
— Однако не уверен, что на этой ржавой посудине найдется человек, способный оценить ваши способности. Понимаете, к чему я клоню?
— Попытаюсь быть предельно убедительным.
— Трудно предположить, как сложатся ваши переговоры, зато совершенно нетрудно понять, что чилийцы попытаются арестовать вас, чтобы допросить, или использовать в виде заложника.
— Стоит ли гадать?
— Не гадать, а предвидеть, — сухо уточнил Келлер. — Понимаете, к чему я клоню?
— Через несколько минут все прояснится, — беззаботно успокоил его Канарис.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы оказались в их руках, обер-лейтенант.
— В таком случае наши желания сходятся.
— Вы не поняли меня, обер-лейтенант, — голос командира крейсера становился все жестче и жестче. — Я хотел сказать, что было бы крайне нежелательно, чтобы вы оказались в их руках. Крайне нежелательно, понимаете, к чему я клоню?
— Французы в таких случаях успокаивают себя: «На войне как на войне!»
— Мне плевать на то, что по данному поводу думают французы, — хрипловато проговорил фон Келлер. Он никогда не скрывал своего презрительного отношения к представителям всех наций, кроме германской. Порой Канарису казалось, что этой странной брезгливости по отношению ко всем инородцам барон подвержен от рождения. — Вы в принципе не должны оказаться в руках этого дона, как его там…
— Постараюсь.
— Да уж потрудитесь! — сейчас командир крейсера говорил таким раздражительным, агрессивным тоном, словно подозревал, что обер-лейтенант сам намерен предложить себя чилийцам в качестве заложника или пленного. — Иначе придется топить катер аборигенов вместе с вами. Вы ведь понимаете, что это совершенно недопустимо — чтобы вы предстали перед чилийской контрразведкой, а то и перед правосудием?
Они встретились взглядами, и Канарис понимающе кивнул.
— Установка ясна, господин фрегаттен-капитан. Я найду способ уйти.
— То есть сумеете бежать? — скептически уточнил командир крейсера, решив, что обер-лейтенант опять не понял его намека.
— Я сказал именно то, что сказал, господин фрегаттен-капитан: «уйти», — не стал на сей раз деликатничать с ним Канарис. — То ли от чилийских пограничников, то ли из жизни.
— Вот это уже решение истинно германского офицера, — похвалил его командир «Дрездена».
— Для меня это высшая похвала, — искренне, без малейшего налета иронии, молвил обер-лейтенант.