Гибель адмирала Канариса
Шрифт:
Позиция у него была более чем удобная, поскольку в любое время он мог скрыться за извилистым скалистым мысом; но, похоже, что капитан второго ранга Бредгоун привел сюда свой «Глазго» вовсе не для того, чтобы отсиживаться под прикрытием островных хребтов.
— Неужели он решится открыть огонь? — хрипло проворчал фон Келлер, на какое-то время отрывая от глаз бинокль.
— Первый залп прозвучит максимум через минуту, — как-то беззаботно заверил его Канарис.
— Если так, то это будет наш последний бой.
— Но он все же будет.
— Судно
«Оно и не может быть готово к бою, — мысленно вскипел Канарис, — если к нему не готов сам командир судна! Именно он, а не команда, и его уже давно следует завести в док, на вечную стоянку!» Однако вслух произнес:
— Именно поэтому нам с особой тщательностью следует готовиться к бою, господин фрегаттен-капитан. Враг не оставляет нам ни выбора, ни времени для раздумий.
— Эти слова, обер-лейтенант, должен был бы произнести я, — раздосадованно пробормотал командир крейсера.
— В конце концов, британский крейсер тоже получил несколько повреждений и достаточно истрепан в бою и походах.
— Пусть это будет нам утешением, — чуть решительнее произнес барон. И тут же приказал поднять якорь, чтобы судно получило хоть какую-то маневренность; хотя, как его командир, он прекрасно понимал, что силы действительно неравные и что его крейсер явно уступает технически более совершенному англичанину и по мощи артиллерийского вооружения (тем более что два орудия «Дрездена» были повреждены во время боя), и по скорости, и по маневренности.
В битве при Коронеле «Дрездену» пришлось принять на себя шесть снарядов противника; еще два серьезных повреждения он получил уже в бою у Фолклендов, и теперь, почти лишившись запасов топлива, продовольствия и снарядов, некогда грозный крейсер напоминал израненного в схватках кита, решившего отлежаться на мелководье.
— Вы помните наш разговор, обер-лейтенант? — спросил фон Келлер, когда первые два снаряда англичан мощными султанами взорвались буквально у кормы корабля.
— О том, чтобы я отправился к англичанам в качестве парламентера?
— Помнится, мы тогда предусмотрели такую возможность и даже высоко оценили ваши дипломатические способности.
— Явно преувеличивая их, — молвил Маленький Грек, поняв, что решение командир уже принял, и все его сомнения по этому поводу уже не в счет.
Однако разуверять его в этом командир крейсера не стал. По переговорному устройству он приказал артиллеристам открыть ответный огонь и, лишь когда прогремели первые, пристрелочные выстрелы, спросил:
— Так вы по-прежнему готовы к миссии дипломата-парламентера, Канарис? Или, может быть, наделить такими полномочиями кого-то другого?
— В успех не верю, но готов предоставить себя англичанам в качестве заложника.
— Заложника?! О чем вы, обер-лейтенант? На арест парламентера англичане никогда не пойдут, это вам не русские. Британцы, конечно, наши враги, но все же остаются вполне
— Не сомневаюсь в этом. Всего лишь хотел сообщить, что готов даже к такому повороту событий. Но чтобы усилия мои не оказались напрасными… Пока я буду отвлекать капитана Бредгоуна, попытайтесь уйти в глубь залива, поближе к берегам Мас-а-Тьерра.
— Но тогда нам придется вместе с кораблем сдаться чилийским властям. То есть властям страны, с которой мы не воюем.
— Нам в любом случае придется сдаться чилийцам, поэтому не следует бояться такого исхода. Теперь это лучший и, по-моему, единственно приемлемый для нас выход.
— Сдать крейсер чилийцам?! — некстати заупрямился фон Келлер. — Не сдам! Это исключено.
— Мне и самому хотелось бы, чтобы у нас появился иной вариант, однако…
— Вы не правы, Канарис, — не стал скрывать своего неудовольствия фон Келлер, всегда отличавшийся грубоватой простотой нрава и столь же откровенной наивностью. — Команду пусть интернируют, поскольку это может спасти большинство моряков, но судно им не достанется.
Словно бы в подтверждение его самых мрачных предчувствий, у северной оконечности соседнего островка появился сторожевой катерок чилийцев. Судя по всему, до капитана докатились отголоски боя, поскольку подходить к германцу он не решился, а, застопорив машину у прибрежной скалы, поочередно осматривал в бинокль оба враждующих крейсера.
— И все же куда важнее, чтобы наш крейсер не достался англичанам, — мрачно напомнил ему Канарис.
— Только не англичанам! — произнес фон Келлер, словно заклинание.
— И прикажите, пожалуйста, радисту связаться с английским судном, а также продублируйте прожекторной азбукой: «Готов вступить в переговоры».
— Самое время, — согласился фон Келлер. — Будем надеяться на ваш дипломатический талант.
«А ведь он и в самом деле уповает на мои способности! — с удивлением отметил про себя Канарис, сочувственно глядя на своего поникшего командира. — Плохи же наши дела, если вся надежда командира боевого крейсера — только на парламентера!»
Даже после того, как англичане приняли предложение о переговорах, они еще несколько минут обстреливали «Дрезден», и лишь когда один из снарядов искорежил его кормовую орудийную башню, прекратили огонь, явно ожидая, что уж теперь-то немцы наверняка сдадутся на милость победителя.
21
Положив трубку, Мюллер еще какое-то время стоял над телефонным аппаратом, задумчиво потирая пальцами подбородок.
«Если я сейчас же доложу об этой находке фюреру, — подумал он, — тот еще, чего доброго, решит, что дневники Канариса — наша выдумка, что мы их попросту сфальсифицировали. Что мы сами сочинили их — вот что, прежде всего, придет в голову Гитлеру! Слишком уж ему не хочется представать перед генералом Франко — как, впрочем, и перед венгерским правителем, и перед остальными — в роли палача Канариса. Однако эмоции эмоциями, а докладывать все равно придется».