Гибель дракона
Шрифт:
Приказав слуге вызвать пять человек из охраны, Семенов достал план Чанчуня и нашел дом, о котором говорил Клюге. «Улица глухая. Выстрелы могут услышать только китайцы. Но из них-то ни один не высунет носа. Ловко, однако, обделал дело Гонмо. Лисица! Англичанин-американец. А! — махнул рукой Семенов. — Не все ли равно, от кого получать деньги? Деньги — не пахнут. „По мне хоть бы бис, абы яйца нис“», — неожиданно вспомнилась давно, еще в России слышанная пословица. Ровно в двенадцать в кабинет вошли пятеро рослых парней. Пока старший докладывал, Семенов с удовольствием оглядывал их крепкие фигуры, суровые и в то же время подобострастные лица. С такими орлами можно перевернуть мир — только бы началась заваруха
— ...фельдфебель Сысоев! — закончил рапорт старший и застыл по команде «смирно».
Усадив солдат личного полка (правда, еще не надевших формы, она лежала у каждого в сундучке), Семенов коротко объяснил задание. В кабинет вошел еще один человек, он был похож на татарина — разносчика сладостей.
— Хабибулин объяснит остальное.
Хабибулин рассказал, что в домике, о котором говорит господин атаман, живут двое: полный старик и тощий купец, помоложе. Старик сегодня собирается уезжать в Порт-Артур. Вещей — один маленький чемодан. Купец, швейцарский подданный, Гонмо, остается. Он болен, у него открылось кровохаркание.
— Теперь все ясно? — Семенов поднялся. — Меня интересует багаж старика. Все, что на нем найдете, девайте куда хотите. Будет он жив или нет — безразлично. Лучше убрать. А вот помоложе — убрать. Удастся — по тысяче долларов на брата.
— Рады стараться! — пятеро разом вскочили.
— Вот, Сысоев, возьми паспорт...
Верзила недоуменно смотрел на красную книжечку.
— Оставь его там.
Сысоев понятливо осклабился.
— Да не на виду, а вроде боролись, и паспорт выпал. Где-нибудь в уголке.
— Слушаюсь!
— Выходите через заднюю дверь. С богом!
Семенов крестил спины выходивших и усмехался, предвидя удачу. Газетная заметка будет выглядеть примерно так: «Ночью проголодавшиеся хунгузы напали на двух беззащитных торговцев». Дальше — призыв бороться против партизан. «Рука Москвы тянется за Хинган. Большевики творят кровавые дела, наемными руками убивают ни в чем не повинных людей...» Такое убийство выгодно и для него, Семенова, и для японцев. Хорошая, доброкачественная улика: паспорт, потерянный на месте убийства.
Когда на улицах стали зажигаться фонари, Семенов, закончив срочные дела, выехал на автомобиле к участку границы, оказавшемуся непроходимым для капитана Казимуры. Заметка для газеты оставлена у слуги. Как только станет известно, что дело сделано, слуга разошлет пакеты во все редакции.
Удобно устроившись на подушках, атаман испытывал истому от легкой, приятной дремоты, расслабляющей тело.
Серебристый рассвет застал Семенова в дороге.
Сто километров до Большого Хингана Михаил одолел за четверо суток, двигаясь днем и ночью. Однажды его подвез на грузовике японский офицер — знакомый отца. Чем дальше уходил Михаил от Хайлара, тем осознаннее становилась боль, тем острее — чувство к Лизе. По пути лежали разоренные китайские села. Иссохшие старики маячили бесплотными тенями. В земле копошились истощенные ребятишки с грустными глазами стариков. А поблизости от этих деревень жили японцы-колонисты. Скот их был тучен, сами они чисты и упитаны. На Михаила смотрели неприветливо, не давали даже напиться. А вот голодные китайцы покормили чумизой: поняли его, тоже голодного.
Дороги к партизанам Михаил не знал, но теперь это уже не смущало. Партизаны — на Хингане. Об их смелых налетах на японские гарнизоны, на тюрьмы, на железные дороги ходили легенды. Передавали, что партизаны хорошо вооружены и что где-то в горах ими освобождены от японцев целые районы.
На пятый день утром, вконец истрепав свои щегольские ботинки, Михаил подошел к подножию Хингана. В густом кустарнике возле тихого ручейка с прозрачной водой он сел отдохнуть. И только тут вдруг охватили его сомнения. Кто из партизан поверит
Мысли, мысли... Тягучие и клочковатые, как туман над озером в утренний час. Медленно передвигая натруженные ноги, Михаил брел в гору, старательно избегая дорог и тропинок. Лес казался одинаковым. Все деревья похожи друг на друга, как близнецы: Кустарник мешал идти. Сваленные бурей стволы сосен нужно было обходить, и они вызывали у Михаила бессильную злобу. Медленно подвигаясь к вершине, он все чаще и чаще петлял между завалами. Взбешенный, пнул ногой с виду совершенно целое бревно — и чуть не упал. Бревно рассыпалось. Из трухи, сердито фыркая, выскочили дикие котята...
Сил больше не было. Кое-как расстелив рваный пиджачок, Михаил свалился в тени дуба и сейчас же забылся сном, полным кошмаров. Просыпаясь на мгновения, он испуганно оглядывал настороженно шумевшую зеленую стену и снова закрывал глаза, так и не разобравшись, явь это или продолжение сна. И когда перед вечером, открыв глаза, он увидел сидевшего рядом молодого китайца, это ничуть не удивило его. Он поморгал и повернулся на другой бок.
Окончательно он пробудился только ночью. Под котелком горел костер. Михаил испуганно поднялся и сел, протирая глаза. Видение не исчезло. В котелке булькало. Остро запахло мясом. Брызги, шипя, падали на раскаленные уголья. Заметив на пучке травы ложку, Михаил помешал в котелке. Вспомнилась старая, слышанная в детстве сказка о чудесном домике медведей, куда забрела заблудившаяся девочка. Михаил облизал ложку. На губах остался слегка кисловатый вкус щавеля. До боли в желудке захотелось есть. Последний кусок хлеба он проглотил еще вчера вечером. Не раздумывая, враг или друг приготовил еду, Михаил потянулся к котелку. Сзади послышался треск сухих веток. Михаил замер. Кто-то смело ломился сквозь чащу. Немного погодя из кустов вышел человек с охапкой валежника. Михаил сжался, готовый вскочить и бежать. Человек бросил хворост, и тогда Михаил узнал в нем китайца из сновидения.
— Отдохнул? — по-русски спросил китаец и, сняв котелок с жердочки, присел рядом. — Я все боялся, как бы уголек на тебя не упал. — Порывшись в мешке, он достал вторую ложку, сухари, пододвинул котелок поближе к Михаилу. — Ешь.
Он ни о чем не расспрашивал, пока Михаил торопливо хлебал горячее и необыкновенно вкусное варево. Когда котелок был очищен, принялись за чай. И тогда Михаил, приглядевшись к китайцу, уловил что-то знакомое в его чертах. Лукавые глаза, высокий лоб в полосках неглубоких морщин, четкая линия губ, готовых улыбнуться, Если добавить седые усы и бородку... Подчиняясь нахлынувшему воспоминанию, Михаил спросил:
— Ты не знаешь Ли Чана из Хайлара?
Китаец опустил ложку, которой черпал чай, и посмотрел подозрительно. В темных его глазах отразились дрожащие язычки пламени: казалось, горели глаза.
— Немножко знаю, — усмехнулся он, — Ли Чан — мой отец, — и снова принялся не торопясь пить чай. А в голове кружились, сталкивались мысли. Разве Мишка помогал кому-нибудь? Разве он не сын своего отца? Да, Ван Ю знает мудрые слова: «Сын за отца не ответчик». Это там, в той стране, куда идет он, Ван Ю. А здесь?.. О, как хочется узнать о семье, об отце!.. Если Михаил враг, то нужно будет или свести его к своим, или бросить одного в этом лесу.