Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
Индра понимал, что дядюшка Гайский по-своему прав, если стать на его точку зрения. Но за деревьями он не видит леса.
Акт убийства Гейдриха — это кульминация, а не испытание деятельности организации.
Ян встал. Он не мог больше сидеть спокойно.
— Мы здесь уже почти полгода, дядюшка Гайский, — с чувством сказал он. — Шесть долгих месяцев! Что мы сделали такого, чем причинили нацизму реальный вред? Ничего! — Он не дал дядюшке Гайскому ответить. — Ладно, мы создали новую организацию сопротивления по всей стране. Но что толку в движении сопротивления, если оно не оказывает никакого
— Я согласен, — сказал Йозеф, не в силах более сдерживаться. — Мы здесь как раз для этого — вести борьбу!
Он поднялся, но Ян дружески толкнул его обратно в кресло.
— Вы не хуже нас знаете, что из Англии нас прислали, чтобы мы добрались до Гейдриха, — продолжал Ян. — До Карла Франка или Рейнхарда Гейдриха — кого сможем достать и кто ценнее. — Он минуту помолчал, чтобы слушатели усвоили сказанное. — Лучше — Гейдриха: он ценнее, и он — больший палач.
Не считая самого Гитлера, нет никого важнее во всем нацистском гадюшнике. Убив его, мы сможем вбить первый гвоздь в гроб нацизма. Это будет такой мощный удар, звук которого разнесется по всему миру.
Дядюшка Гайский только моргал глазами в ответ на натиск Яна. Он вздохнул, как бы понимая, что ему никогда не одержать верх в этой словесной битве. Обернувшись, он посмотрел на Опалку, потом — на Индру. По их лицам он понял, что проиграл спор.
Затем слово взял Индра. Он говорил серьезным тоном:
— Я думаю, все согласны с вами, дядюшка Гайский, что нам нужно время. Нужно время, чтобы добыть оружие и радиоаппаратуру. Работников сопротивления надо обучить. Нам нужны еще парашютисты из Англии. Нужно много разных вещей и много времени. Но война нам времени не оставляет. Если Яну и Йозефу удастся убить Гейдриха, мы вызовем волну репрессий на свою голову, которая всех нас уничтожит. — Он помолчал. — Но, занимаясь такими делами, мы вынуждены мириться с этой опасностью. Нет ничего более важного для нашего дела, чем остановить проводимую Гейдрихом интеграцию нашей страны с Германским рейхом. Мы не можем позволить себе упустить завтрашний шанс.
Все понимали, что это — последнее слово, и дядюшке Гайскому ничего не остается, как слегка присвистнуть.
— Что ж, я полагаю, что это так, — спокойно сказал он. — Я выполню свою роль.
Ян вскочил на ноги и хлопнул Йозефа по спине. Затем повернулся к Гайскому, который, бледный и нерешительный, все еще стоял посреди комнаты.
— Не волнуйтесь, дядюшка Гайский, — сказал он. — Все будет хорошо. Не волнуйтесь.
— О, господи! — тихо произнес дядюшка Гайский. — Как бы я желал не волноваться!
Анна ждала на Карловом мосту, облокотившись на парапет центральной арки. Она с улыбкой повернулась к нему. Он подошел, взял ее за руку и наклонился над парапетом, глядя вниз на воду. Она чувствовала рядом тепло его тела. Она знала, что они решили.
Река внизу, разделенная треугольными опорами на протоки, с журчанием текла к морю. Был вечер 26 мая 1942 года. В воздухе чувствовалось лето. Каштаны вдоль берега были все в цвету. Они стояли в сгущающихся сумерках, и он говорил медленно и с болью, почему они должны это сделать, повторяя свои аргументы, которым сам как будто не верил и нуждался в поддержке, которую мог получить
Анна уже не раз прежде слышала такие его разговоры, но тогда эти рассуждения были чисто схоластическими. Теперь была реальность. Завтра утром Йозеф и Ян будут стоять на углу улицы не как простые граждане, а как исполнители приговора.
Их не защитит никакой закон. Шансов выжить у них, может быть, меньше, чем у намеченной ими жертвы. Хотя она старалась не думать об этом, скрывая это от себя самой, иногда ее глазам представлялась картина, как они лежат мертвые. И кровь на мостовой может оказаться кровью их, а не Гейдриха.
Ян продолжал говорить, почти сам с собой, будто желая убедить себя самого. Он повторял все тот же рассказ, что, когда они прибыли, за ними стояла вся организация. Все были готовы помогать им. А затем, каким-то образом, подспудно начали закрадываться сомнения. Что-то было не так. Возможно, это предательство Герика или гибель Микса вызвали эту потерю уверенности. Он не знал.
На мосту, под звездами, выступающими в темнеющем небе над головой, и загадочными шпилями, устремленными в небо по обоим берегам реки, они, пусть ненадолго, чувствовали себя в безопасности.
Анна пыталась объяснить это тетушке Марии, и тетушка Мария поняла. Ведь в этой точке был фокус всей Праги, и здесь вокруг было их наследство по праву. Чтобы обрести его вновь, чтобы быть достойными этого наследия, надо было организовать заговор и совершить убийство, рисковать своей жизнью и жизнями других людей. Они уже не могли повернуть обратно. Возможно, у Анны никогда не будет ребенка. Возможно, не будет этого времени — «после войны».
Завтрашний день должен был дать ответ на многие вопросы.
Глава 11
В то солнечное утро 27 мая 1942 года над Прагой висел легкий туман. С наступлением дня он растаял, и над всеми холмами, над долиной реки Влтавы на бирюзовом небе светило яркое солнце.
В большом помещичьем доме в деревне Панские Брежаны рейхспротектор Гейдрих готовился к поездке в Берлин. А на углу улицы в Холешовице Ян Кубиш и Йозеф Габчик готовились прервать эту поездку — раз и навсегда. Застегнув своими длинными пальцами пуговицы с серебряной свастикой на эсэсовском форменном кителе, Гейдрих спустился вниз попрощаться с женой. Инга Гейдрих была тоже высокой, красивой блондинкой.
Гейдрих женился на ней в 1932 году. В те годы белокурая жена правильного происхождения и определенного общественного положения была необходимым условием для быстрого восхождения в СС. Не так уж много можно сказать о тех радостях, которые принес им этот брак. Вальтер Шелленберг, который начинал адвокатом под руководством Гейдриха и знал его не хуже других, считал, что это была непрочная связь. У них родилось трое детей, и Гейдрих, когда не предавался шумным развлечениям по всему городу, говорил о «дорогом уюте семейного очага». Он неплохо играл на скрипке, любил концерты камерной музыки. Двойственность его характера представила бы интерес для любого психиатра.