Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха
Шрифт:
— Вы знаете эту женщину? — Он посмотрел на нее, наверно, полсекунды и опустил глаза. К ее крайнему изумлению Ата ответил:
— Да.
Они толкнули его обратно на стул и отошли в дальний угол комнаты. Как ни странно, они, казалось, на минуту потеряли к ним обоим интерес.
Госпожа Крупка смотрела на Ату с удивлением, и он, перехватив ее взгляд, пробормотал:
— Это бесполезно. Они все знают.
Это было, конечно, совершенно не так. До сих пор Ата выдал только имя дядюшки Гайского, но, выдав одно имя, он утратил все самоуважение.
— А ваша мать? — шепотом спросила она. — Что с вашей матерью?
— Она умерла, — ответил он, с трудом выговаривая слова разбитыми губами. — Я не смог ничего скрыть.
Эсэсовцы, специально давшие Ате время, чтобы внести сомнение в голову госпожи Крупки, теперь утащили его прочь.
Чтобы поразить ее жестокостью, они вышибли его из комнаты пинком. Затем вернулись к ней. Более крупный из двоих сел на стул напротив и сказал:
— Мы многое можем сделать с женщинами, которые отказываются говорить.
Она смотрела на него. Она была очень напугана, губы ее дрожали, но самым страшным было ужасное сознание того, что Ата не выдержал. Оно поражало ее разум и ослабляло ее решительность. Что было теперь пользы в том, что она будет стойко переносить все те ужасы, которые они могут ей сделать.
Сколько всего выдал Ата? Знают ли они уже все то, что она может им рассказать?
Она сделала все, что могла. Она утверждала, что ничего не знает о движении сопротивления, ничего не знает о парашютистах. Но пока она врала и изворачивалась под перекрестным допросом, стала проявляться их истинная цель.
— Где прячутся парашютисты? — требовали они. — Где? Где?
Она сказала, что не знает. Они повторяли вопрос, и она продолжала твердить, что не знает.
Здоровяк-эсэсовец вдруг наклонился и ударил ее по лицу.
Затем он сильно шлепнул ее тыльной стороной ладони, ее голова отшатнулась, слезы выступили на глазах. Она очень устала, ей было плохо.
— Я не знаю, — рыдала она. — Не знаю. Мне не сказали.
— Вы должны были что-то слышать. Говорите!
— Не знаю. Не знаю.
— Вы будете сотрудничать добровольно или мы начнем применять другие методы!
Ее опять избили. Она, очень молодая и симпатичная женщина, была почти в истерике.
— Что вы слышали? Ну?
Ее подняли на ноги и опять ударили. Она не должна была знать, где скрываются парашютисты, ее это не касалось, но она могла услышать какое-нибудь слово в неосторожном разговоре. Конечно, если она скажет, вреда не будет. В Праге сотни церквей. Ребята уйдут задолго до того, как они найдут нужную. А какая нужная — она сама не знает и сказать им не может.
— Что-то насчет какой-то церкви, — всхлипывая, сказала она. — Что-то насчет церкви.
Вскоре они согласились с тем, что она больше ничего не знает. Они оставили ее и вновь отправились к Ате. На этот раз, открыв дверь камеры, они ему не предлагали
Ата вцепился ногтями в холодный бетонный пол. Все его тело болело, было трудно дышать. Тогда он понял, что придется сказать им больше.
Его подняли на ноги.
— Где находится та церковь, в которой прячутся парашютисты?
Ата тоже не должен был этого знать. Но вчера днем, из-за того, что ему предстояло вскоре присоединиться к остальным в склепе, мать сказала ему о церкви на улице Ресслова. Это и оказалось роковым.
Итак, им выпало счастье. Как правило, редкий день проходил без того, чтобы Ян с Анной не зашли к тетушке Марии. Но теперь, когда по соображениям безопасности считалось, что лучше общаться поменьше, они не видели ее двое суток. А в квартире Индры они и вовсе забыли о существовании окружающего мира.
Почему, спрашивала Анна, они вообще должны уходить из этой квартиры. Почему он должен возвращаться в тот ужасный склеп, а она — в свою пустую комнату?
Это была их последняя ночь перед разлукой на многие месяцы, а, может быть, и годы. Пусть же минуты растянутся на часы, а часы — на сутки. Она отчаянно хотела, чтобы он остался. Это был зов не ее тела. Удерживать Яна ее заставлял какой-то первородный инстинкт, глубоко спрятанный в мозге ее костей.
Но Ян только улыбался, целовал ее и говорил, что она чересчур серьезна. Это — не последняя их ночь: будет еще много ночей в Кладно. До него — всего восемьдесят километров. И даже если он уедет в Англию, война скоро кончится — не может же она продолжаться до бесконечности. Она увидит, там будет формироваться великая интернациональная армия.
Анна сказала, что она не против его отъезда в Англию. Во многих отношениях это будет большим облегчением. Она будет твердо знать, что он — в безопасности, а нацисты, зная наверняка, что убийцы Гейдриха от них ускользнули, вынуждены будут прекратить репрессии, чтобы не драматизировать и не пропагандировать собственное бесславное поражение.
Но почему не остаться в квартире на эту ночь? Она призывала и упрашивала так настойчиво, что Яну пришлось объяснить ей, что в эту ночь — его очередь вести наблюдение на балконе. Ему, лейтенанту Опалке и Шварцу повезло — выпало дежурство. Поэтому он не может оставить свой пост и товарищей.
Завтра они будут в Кладно, и все эти предосторожности, это выставление часовых кончится. Понимает ли она это? Понимает ли, какая это чудесная новость?
Так что они побыли еще немного в квартире и затем на трамвае приехали обратно в центр города. На центральном пролете Карлова моста, возле скульптуры распятого на кресте Христа, они поцеловались, на мгновение прижались друг к другу — и расстались.
Ян пошел обратно по мосту — на поиски Йозефа, а Анна, оглядываясь через плечо, медленно шла к арке моста на своей стороне.