Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
Скоро все закончилось и теперь предстояло подобрать раненых, разжечь погребальный костер для павших в бою соратников, а также сжечь тела убитых дикарей.
Элимер осматривал место сражения, когда лицо его окаменело. Дети! Много детей! Значит, ему не показалось!
– Видольд, – сквозь зубы обратился он к телохранителю, – не знаю, как ты это сделаешь, но найди мне их предводителя. Надеюсь, ублюдок еще жив.
И добавил уже скорее для себя, чем для Видольда:
–
Гл. 15. Подвиг проигравших зовется преступлением
Как только день начал гаснуть, войско Отерхейна завершило последние приготовления и тронулось в обратный путь. Настроение победителей отметилось радостным возбуждением, они обсуждали схватку и хвастались собственной доблестью. То тут, то там раздавались отрывки бранной песни:
Горячая кровь на холодной стали!
Мы пришли, хотя нас не звали!
Мы стаей волков, кровь учуявшей, стали!
И мы искупаемся в вашей крови,
И не вернетесь вы с этой войны!
Все оказалось даже проще, чем они предполагали: союз племен разгромлен, выжившие взяты в плен. Теперь дикарей, лишенных оружия и связанных, вереницей вели вслед за отбывающим войском. Пленные потупили взгляды, и в них читалась смесь отчаяния и злобы. Интересно, а чего они ждали, столь безрассудно выступая против могущественной империи?! Немногие вояки смогли удержаться от того, чтобы посмеяться над глупостью варваров.
Когда день догорел окончательно, кхан приказал остановиться: теперь спешить было некуда, и войску лучше отдохнуть, чем тащиться по ночной степи.
"Вот и все, – думал Элимер. – Теперь угрозы на границах нет, поселенцы, если вздумается, могут занимать леса. Только зачем? Разве что как охотничьи угодья… А куда, интересно, запропастился Видольд? Пора бы ему выяснить, кто вел дикарей".
Словно в ответ на эту мысль, позади него раздалось легкое покашливание. Элимер резко обернулся:
– Кхан! – услышал он в тот же миг.
– Видольд! Сколько раз я говорил: не подкрадывайся!
– Ну, извини. Старая привычка. Я узнал.
– И?
– Тебе сразу указать главаря, или хочешь спросить что-нибудь еще?
– А ты разве выяснил в чем смысл этого тщательно спланированного самоубийства?
– Ну, не то, чтобы… Но кое-что интересное услышал.
– Говори.
– Их шаман что-то там напророчествовал перед смертью. Вот они и ринулись на Отерхейн.
– Что именно?
– Понятия не имею. Я и это понял только из их ругани и проклятий. А как спросил – так они и замолчали.
– Знаменитое дикарское молчание? Понятно. Хотя неплохо бы разузнать поподробнее. Предсмертное прорицание – не шутки. Хорошо, веди, покажешь мне их вождя.
– Идем, – Видольд двинулся вперед и, не оборачиваясь, спросил. – Что ты собрался с ним сделать, Кхан?
– Я уже говорил. Казнить. Неспешно. Медленно. Так, чтобы его муки растянулись на недели.
– Да? Ну, хорошо, – в голосе Видольда проскользнула усмешка. Причины ее Элимер не понял, но уточнять не стал: от телохранителя все равно не добиться связного ответа, если
Пленных расположили в центре лагеря. Крепко связанные, они жались поближе друг к другу, избегая смотреть на победителей. Элимер вгляделся в эту сравнительно небольшую кучку выживших: в основном зрелые воины, чуть меньше молодых. И несколько детских лиц.
"Естественно, – он зло скрипнул зубами, – потому что остальные дети мертвы".
– Я жду, – обратился он к Видольду.
Телохранитель, ничего не говоря, протиснулся в толпу пленных и достаточно небрежно вытолкнул вперед измазанную в земле и крови девчонку. Она вскинула голову, и Элимер вспомнил: именно в эти глаза он смотрел, когда в него летела та страшная стрела. Кхану стала понятна усмешка телохранителя.
– Ты уверен? – спросил он.
– Она так сказала. Остальные не перечили. Не думаю, что она взяла на себя чужую вину.
– Хорошо, идем, – и тут же обратился к стражникам. – С девчонки не спускайте глаз. Головой отвечаете.
Больше Элимер не обмолвился с Видольдом ни словом. И почему-то кхан был уверен, что Видольд прекрасно понимал причину его молчания.
Элимер же находился в растерянности: видимо, что-то важное содержалось в предсказании дикарского шамана, если они поставили во главе войска сопливую девчонку. Сколько ей лет? Пятнадцать? Шестнадцать? С другой стороны, это – не Отерхейн, это – дикари. У них и такие считались взрослыми. А эта мерзавка вынудила его воевать с детьми, а значит, наказание ей – смерть. Она будет казнена, несмотря на юность. Может, не так "медленно и мучительно", как он планировал, но казнена.
***
"Лучше смерть, смерть! Если бы у меня была возможность, если бы я осталась в сознании, я успела бы себя убить. Если бы я не засомневалась в воле духов, они не оставили бы мой народ. Я, я одна во всем виновата. Слишком много было трусливых мыслей, вот Стрела от меня и отвернулась. Все потеряно! И даже смерти я не достойна. Связана, унижена. Как стыдно!".
Так, всю дорогу занимаясь самобичеванием, Шейра избегала смотреть в глаза соплеменникам, ступая с низко опущенной головой. Ей казалось, будто она чувствует на себе их ненавидящие взгляды, казалось, будто все знают, что в поражении виновата именно она. Все оказалось зря. И пророчество, и великая Стрела, и множество принесенных в жертву жизней. Их дети – дети айсадов и других племен – погибли почти все.
И теперь остатки гордых народов идут вслед за торжествующими победителями. Больнее всего видеть радость на лицах шакалов и слышать их смех. Куда их ведут? Зачем? Почему не убили? Решили унизить позорным пленом? Сделать рабами? Нет, никогда, никогда этого не будет! Любой из племени скорее умрет под плетью, чем согласится прислуживать врагам. И все же, как стыдно!
Их грубо гнали вперед, предварительно повязав друг с другом, словно скот. Но самое большое испытание ждало впереди. Пока шли по почти безлюдной степи, можно было не смотреть на шакалов, не видеть их злорадства. Но вот начались каменные шатры, и там их окружили люди. Они кричали, размахивали руками, кидали комьями земли и камнями. Воины, приставленные охранять пленных, пытались помешать толпе, но не особенно усердно. Под конец пути Шейра едва держалась на ногах, стопы истерлись в кровь, невыносимо болели мышцы, ведь всю дорогу пришлось пройти пешком, в то время как победители ехали верхом и подгоняли их, толкая в спину копьями. Но она старалась, изо всех сил старалась, не показать, как измучилась и устала, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства.